Библиотека
 Хронология
 Археология
 Справочники
 Скандинавистика
 Карты
 О сайте
 Новости
 Карта сайта



Литература

 
ЭПОХА ЭЛЛИНИЗМА  

Источник: Л. А. ЕЛЬНИЦКИЙ. ЗНАНИЯ ДРЕВНИХ О СЕВЕРНЫХ СТРАНАХ


 

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СЕВЕРНЫХ СТРАНАХ ПРИ АЛЕКСАНДРЕ МАКЕДОНСКОМ. АРИСТОТЕЛЬ

Период Александра Македонского был поворотным пунктом также и в истории древней географии. Грандиозные переходы и плавания, совершенные македонской армией и флотом, открыли для греков воочию внутренние области Азии и Африки, а также берега Индийского океана и Персидского залива, о котором впервые в результате плавания Неарха были получены определенные сведения.

Не говоря уже о значении походов Александра для изучения среднеазиатских пространств, только в это время греки познакомились как следует с внутренними областями Малой Азии. О ней, как мы убедились, Геродот имел еще совершенно недостаточные и превратные представления, вплоть до того, что он не упомянул о Тавре – горном хребте, пересекающем полуостров в долготном направлении и находящем свое продолжение, как считали позднейшие географы древности, в великих горных хребтах Азии, с которыми греки также впервые познакомились в результате македонских завоеваний.

Однако эти новые и поистине грандиозные географические факты, ставшие достоянием географической науки во второй половине IV столетия до н. э., могли быть ею осознаны и освоены лишь значительно позже, не раньше чем через столетие. Современники же этих открытий, и при этом наиболее образованные и прозорливые из них, как, например, Аристотель, стояли в области географических представление еще во многом на позициях древнеионийской науки. И это в то время, как космологические представления греков на протяжении V-IV вв. до н. э. претерпели глубочайшие изменения и от Анаксимандровой земли-цилиндра, плавающего в Мировом океане, пришли к учению о шарообразности Земли, зародившемуся у пифагорейцев, в качестве чисто отвлеченного и мифологического образа, в научную же гипотезу обращенного трудами Парменида, Эвдокса и Аристотеля.

Весьма продуктивным оказалось также высказанное впервые Парменидом учение о зонах, на которые он разделил земную поверхность в климатическом отношении. Учение о зонах было в особенности развито Аристотелем, установившим наличие пяти зон на земном шаре: жаркой зоны, обнимавшей пространство между тропиками и необитаемой вследствие чрезмерно высоких температур и засушливости; двух умеренных зон – южной и северной, обнимавших пространство между тропиками и полярными кругами, пригодных для жизни, и двух холодных полярных зон, необитаемых вследствие морозов и вечного оледенения1.

Однако, несмотря на все эти теоретические успехи, неуверенно и медленно распространявшиеся в науке, в области реальных географических знаний современники Александра Македонского пребывали еще в плеву представлений, укоренившихся с глубокой древности и весьма прочно владевших человеческим сознанием.

В воображении спутников Александра господствовало представление о причастности совершаемых ими подвигов к тем пространствам, с которыми были связаны великие военные предприятия легендарных и реальных завоевателей глубокой древности – Сезостриса, Кира, Дария Гистаспа. Перед их сознанием вставали видения Кавказа, имя которого они перенесли на открывшиеся их глазам хребты Паропаниса и Имава (Гиндукуша и Гималаев).

Страбон впоследствии приписывал лести спутников Александра это совершенно естественное стремление к перенесению знакомых воображению греков географических представлений н наименований на неизвестные местности. К границам Индии вместе с именем Кавказа греческие завоеватели перенесли также и связанные с этим именем легенды о Прометее и Геракле, обращая в потомков последнего местные индоскифские племена, по весьма свойственному эллинскому сознанию стремлению привести все варварские народы к своему корню. Как некогда подобные легенды рассказывались об италийцах и о скифах, так теперь их распространили на североиндийских сибов на том основании, что они, подобно Гераклу, были вооружены дубинами и одевались в звериные шкуры2.

В угоду укоренившемуся уже в ионийскую эпоху представлению, реки Оке и Яксарт, еще весьма смутно разделявшиеся между собой в сознании как иранцев, так и греков, спутники Александра отождествляли с Танаисом, относительно которого существовало твердое представление, как о границе европейского и азиатского материков. Среднеазиатских скифов, живших по ту сторону Яксарта, они готовы были в связи с этим отождествить с европейскими скифами, оживив таким образом древнейшие и зафиксированные у Гомера представления о скифах-абиях, послы которых посетили Александра Македонского в бытность его на Яксарте3.

Поскольку было известно, что Танаис впадает в Азовское море, а Оке и Яксарт в Каспийское (об Аральском море, как об отдельном бассейне, ученые не знали до самого конца античной эпохи), то во времена Александра появилось представление об общности Азовского и Каспийского бассейнов. Оно основывалось, очевидно, только на этом смутном отождествлении среднеазиатских рек, ошибочно относимых к каспийскому бассейну, с Танаисом, а не на реальных данных о Манычской низменности, заливаемой иногда весенними водами, что и могло бы производить впечатление слитности Каспия и Меотиды – факт, который вряд ли следует полагать известным географам эпохи Александра Македонского. О распространенности этого мнения среди спутников и современников Александра Страбон сообщает со ссылкой на Поликлета из Лариссы – историка, писавшего на рубеже IV-III столетия до н. э.4 Следы подобных представлений имеются и в других сочинениях, посвященных истории походов Александра Македонского, например у Квинта Курция5.

На основании тождества Яксарта и Танаиса географы эпохи Александра склонны были распространять границы европейского материка до Яксарта, подкрепляя это тем соображением, что на правом берегу Яксарта растет ель, и скифы, живущие у берегов этой реки, употребляют еловые стрелы. Считалось, что ель в Восточной Азии не произрастает. Страбон (XI, 7, 4) склонен и эти представления приписывать честолюбию Александра и лести его приближенных, пытавшихся представить своего царя покровителем скифов, не покоренных прежними великими завоевателями.

Как бы то ни было, легенда об Александровых подвигах на р. Танаисе держалась прочно, и отражение ее находим еще в "Александровых алтарях", помещаемых Птоломеем у устья р. Танаиса6. Аммиан Марцеллин упоминает также об Александровых алтарях на р. Борисфене; свидетельство это имеет под собой, однако, гораздо более реальные основания, чем данные Птолемея, и его необходимо связать с одиночным, но весьма любопытным свидетельством Макробия7 о том, что наместник и полководец Александра Зопирион в своем походе против европейских скифов, предпринятом в бытность Александра в Азии8, дошел до ворот Ольвии, но был отражен и погиб во время этой кампании.

О том, однако, насколько было трудно сделать необходимые выводы из новых географических данных, ярче всего свидетельствует тот факт, что, несмотря на поход вдоль р. Инда к его устью и плавание вдоль южных берегов Азии, Александр готов был в Индии искать истоки р. Нила. Он будто бы усматривал подтверждение этой, основанной на легендарных данных, ионийской точки зрения в том, что в р. Гидаспе водились крокодилы, а у р. Акесина росли египетские бобы. Будто бы и свой флот Александр снаряжал первоначально с намерением плыть на нем прямо в Египет9. Подобные свидетельства цепкости традиционных географических представлений и стойкости перед, казалось бы, уничтожающими их новыми фактами могут быть почерпнуты и из самих сочинений величайшего ученого того времени, а равно и всей древности – Аристотеля.

Несмотря на то, что Аристотель убежден в шарообразности. Земли и во вращении вокруг нее небесной сферы и светил, он, все же не считает потерявшим значение учение древних ионийцев о северных горах, скрывающих на ночное время Солнце10. Доказывая, что горы вообще являются местами концентрации влаги, он устанавливает, подобно древним ионийцам, происхождение рек из высоких гор. При этом Аристотель указывает, что величайшие и длиннейшие в мире реки вытекают из северных гор, которые в свою очередь являются высочайшими горами. Если Геродот, отрицая существование Рипейских гор, не мог все же, как мы видели, обойтись без них в своем изложении и упоминал о них, не называя по имени, то Аристотель прямо повторяет древнеионийскую версию о Рипеях на дальнем севере, выше крайних пределов Скифии, с которых берут начало многочисленные и большие реки, кроме Истра, истоки которого он знает в другом месте; И лишь сообщения ионийцев о высоте этих гор он склонен считать баснословными.

В подтверждение подобных, с глубокой древности известных, но оспаривавшихся в греческой литературе, вещей Аристотель приводит новинку: указание на открытые Александром Македонским в Азии высочайшие горы, именуемые им Парнассом, с которых также текут великие азиатские реки, в частности Бактр, Хоасп и Араке (т. е. разумея, очевидно, под последним, вслед за Геродотом и более древними авторами, Окс). С этих же гор Аристотель готов вывести и Танаис, как это делали многие другие географы поры Александра Македонского. Отдавая дань модной в эпоху эллинизма теории бифуркации рек, он заставляет Танаис в качестве рукава Аракса (Окса), текущего в Каспийское море, впадать в Меотиду11.

В отношении Каспийского моря Аристотель стоит на прежней, свойственной ионийцам и Геродоту, позиции: Каспийское море является замкнутым бассейном. Но следуя своей гидрографической осведомленности и точности, не допускавшей, чтобы столь интенсивно пополнявшийся за счет больших рек бассейн не имел выхода, он заставляет его на основании ли собственных соображений или каких-либо неизвестных нам ближе данных изливаться посредством подземного протока в Черное море. Соединение этих морей имело место у так называемых "Пучин Понта" (βαθέα τού Πόντου) – пункт его наибольшей глубины.

Судя содержащемуся в "Метеорологии"12 указанию на то, что от этих "Пучин" видны кавказские вершины и что место это находится близ страны племени кораксов, речь идет о прибрежных водах близ Диоскуриады (Сухуми), откуда действительно бывают видны снежные вершины Кавказа13. Замкнутость каспийского бассейна Аристотель подчеркивает еще раз в другом месте "Метеорологии"14, указывая при этом, что таким же замкнутым водоемом является в сущности и Эритрейское (Красное) море, имеющее, по-видимому, лишь небольшое (хата jux-pov) сообщение с тем морем, которое находится за Геракловыми столпами, т. е. с Атлантическим океаном – его Аристотель, подобно убежденному в этом достаточно твердо Геродоту, считал соединяющимся с Индийским океаном.

Что же касается до подземного слияния Черного и Каспийского морей, то при всей одиночности этого сообщения Аристотеля нельзя не обратить внимание на тот факт, что подобный же способ соединения он позволяет подозревать и в отношении Черного моря и Адриатики, в своем рассказе о рыбах трихиях15, которых ловят на пути из Пропонтиды в Понт, но никогда на обратном пути, который они совершают по Дунаю. Передавая этот же рассказ, Плиний уже совершенно определенно говорит о подземном рукаве, соединяющем оба моря16.

Совершенно определенно опять-таки о подземном соединении названных морей повествует и Теопомп, о чем имеется краткое указание у Страбона17. Теопомп при этом приводит в доказательство опять-таки совершенно рационалистическое соображение, а именно находки фасосской и хиосской керамики у Нароны, на адриатическом побережье. Если и эти домыслы в действительности восходят к Аристотелю, то мы вправе были бы говорить об определенной аристотелевой теории, в силу которой замкнутые или имеющие лишь незначительное сообщение с другими бассейнами моря соединялись с ними посредством подземных протоков.

Наряду с этим Аристотелю, быть может, была уже известна также и версия о наземной бифуркации Истра, изливающегося одним рукавом в Понт, а другим в Адриатическое море, равно как и соответствующая версия Аргонавтики, которая, как мы показали выше, обязана своим происхождением освоению и колонизации адриатических берегов и могла возникнуть вряд ли ранее IV столетия до н. э.18

Судя по тому, что границей Ливии и Азии Аристотель считает не Нил, а Суэцкий перешеек, следует полагать, что и границу между Азией и Европой он проводил не по Танаису, а по Кавказскому перешейку и р. Фасису. В этом предположении нас подкрепляет тот факт, что из одного пассажа, касающегося характеристики местожительства скифов и савроматов, следует19, будто разделенные Танаисом племена находятся все же оба на европейской территории, ибо оба населяют холодную (европейскую) область. Возможно, таким образом, что упоминаемое Эратосфеном20 деление материков по перешейкам восходит в конечном счете к Аристотелю21.

Если в отношении восточных стран Аристотель уже располагает фактами, добытыми македонским завоеванием, хотя и использует их еще весьма ограниченно, то в отношении северо-западных стран он также свидетельствует о некотором увеличении фактических знаний по сравнению с Геродотом, не всегда при этом известного и понятного происхождения. Ясно только, что этот великий коллекционер фактов использовал все те новые материалы, которые открылись благодаря дальнейшему освоению греками италийских и Лигурийских берегов. Если для Геродота загадочная Пирена, откуда берет начало р. Истр, была именем города, то Аристотель уже прилагает это наименование к соответствующему горному хребту, помещаемому им на юге Кельтики22, с которого течет не только Истр, но и р. Тартесс.

В противоречии с упомянутыми данными псевдоаристотелево сочинение "О чудесных слухах", относящееся ко времени несколько позже Аристотеля, содержит иную, несравненно более правильную локализацию истоков Истра в Геркинских лесах23. Наименование "Геркинские леса" прилагалось сперва к Альпам, а позднее к Шварцвальду. Указанная же локализация истоков Дуная была уточнена лишь более чем через три столетия, когда в 15 г. н. э. молодой Тиберий в своем походе против винделиков и других альпийских племен проник к Боденскому озеру, а вслед за тем достиг истоков р. Дуная. Открытие это тотчас же стало достоянием науки, будучи подробно описано в "Географии" Страбона24, появившейся в свет, как полагают, всего лишь несколькими годами позже.

Вопросов географии Аристотель касался не только в "Метеорологии", но и в различных других своих трудах. Из них в первую очередь должно быть названо его утраченное сочинение "О варварских обычаях" (Νόμιμα βαρβαριχά) – род литературы, которому положил начало Гелланик, а также зоологические сочинения: "История о животных", "О частях животных" и "О рождении животных", где трактовались вопросы распространения и бытования различных видов диких и домашних животных в разных странах, в том числе и на севере. В них, помимо всякого рода сведений об экзотических животных и насекомых северных и азиатских стран, вроде таранда или поденки, содержатся наблюдения над видами и образом жизни рыб Черно-морского бассейна, бывших, как известно, весьма важной статьей греческого импорта.

В одном из неизвестных зоологических сочинений, где речь шла, между прочим, и об овцеводстве, содержится уникальное упоминание о городе Кариске в земле будинов, не поддающемся ближайшей локализации, но вызывающем малоазийские или кавказские, только не скифские, ассоциации25. Ко всем этим сведениям о северных странах должны быть присоединены содержащиеся в псевдоаристотелевом сочинении "О чудесных слухах" весьма любопытные сообщения о скифской металлургии бронзы и железа; металлы эти именуются моссинскими и халибскими (т. е. кавказскими), и сообщаются весьма любопытные данные об их технологии26.

Собранные Аристотелем разнообразные сведения стали достоянием соответствующих специальных дисциплин и встречаются во многих позднейших сочинениях. Большинство сообщений фактического или анекдотического характера из области естественных наук, относящихся к скифскому северу, восходит так или иначе к Аристотелю или его ближайшему последователю и ученику – Теофрасту. Следует, кроме того, отметить его, ставшую весьма популярной, гидрологическую теорию, касающуюся Черноморского бассейна, соответственно которой вследствие изобилия многоводных рек, а также соответственно форме земной поверхности, Меотида, будучи наиболее мелким морем из всех морей Средиземноморского бассейна, течет в Понт; Понт, в свою очередь, будучи мельче Эгейского моря, истекает в последнее27. Эти представления получили поддержку и развитие у более поздних ученых. Аналогичные сведения о Черноморском бассейне сообщает Полибий, прибавляя к этому теорию постепенного обмельчания Азовского и Черного морей вследствие речных наносов28, отчасти, впрочем, наличествующую уже и у Аристотеля29.

Как спутники Александра Македонского старались объяснить себе географические факты, открытые ими во вновь завоеванных экзотических странах, из старых и во многом основанных на легендарных данных древнеионийских гипотез и предрассудков, точно так же и Аристотель во многом зависит от старых мерок, прикладываемых им неоднократно к новому фактическому и теоретическому материалу в порядке его освоения. Так, например, знание Геркинских гор, неизвестных его предшественникам, равно как и соединение с представлением о них тех смутных сведений, которые хранила полулегендарная традиция об Эридане и других европейских реках, текущих в северном направлении, заставляют его поддержать древнеионийское предположение о существовании Северного океана, в пользу которого у него также мало фактических доказательств, как и у Геродота. Аристотелю необходимо было, однако, допустить чисто логически наличие моря на севере, ибо бравшие начало в Геркинских горах северные реки30 не имели бы иначе своего исхода.

При всем этом Аристотелю не чужд был и критицизм по отношению к географическим представлениям ионийцев, проявившийся, как и у Геродота, преимущественно в отрицании их общих соображений, в частности плоскостного представления о земле и изображения ее в качестве диска на схематических картах31.

Однако даже и подобные отвлеченные и пришедшие в полное противоречие с фактическими данными представления ионийских географов продолжали жить и находили поддержку и даже развитие у ученых IV столетия до н. э. Такова, например, мыслимая лишь как воспроизведение и обобщение Гекатеевой схемы мира четыреугольная панорама Вселенной у Эфэра, о которой выше уже была речь. Этот историк, весьма популярный среди своих современников, а также и среди отдаленных потомков, прочно стоял на позициях древнеионийской географии, нашедшей большое место в его "Всеобщей истории" в 30 книгах, доведенной до 341 г. до н. э.

В своих географических описаниях северных стран, составленных по образцу древних периплов и периэгес, Эфор обязан реальным материалом преимущественно Гекатею. Он пользовался, однако, и некоторыми другими источниками, во всяком случае при р. Истре (имея в виду междуречье Истра и Гипаниса-Буга в низовьях этих рек). Эфор в противоречии с Геродотом вместо каллипидов называет карпидов32, возникших, может быть, не без влияния наименования Карпатских гор, звучащего у Геродота в имени р. Карпиды, да за Пантикапом (под которым подразумевается Пантикапей), называет племя лимнеев (озерян)33. Имя это является, видимо, собирательным наименованием для племен, живших при Меотиде.

На тексте географических экскурсов Эфора базируется в значительной степени безыменный перипл, составленный в I столетии до н. э. и приписываемый Скимну Хиосскому34.

ПЛАВАНИЕ ПИТЕЯ ИЗ МАССАЛИИ ПО "СЕВЕРНОМУ ОКЕАНУ"

В середине IV столетия до н. э., во всяком случае не позже 30-х годов, имело место одно из наиболее замечательных путешествий древности, события и слава которого с трудом умещались в сознании современников и ближайших потомков, всячески старавшихся приуменьшить как самый факт, о котором пойдет речь, так и его научное значение. Эта жестокая и странная судьба постигла Питея из Массалии, одного из самых смелых и в то же время передовых, в смысле научной подготовки, путешественников и исследователей древности.

Насколько можно судить по кратким и довольно сбивчивым сообщениям Полибия, Страбона и Плиния, из коих первые два всячески старались подвергнуть сомнению и представить в ложном свете передаваемые ими сведения, Питей проник к берегам Бретани, затем в Англию, оттуда до острова Туле, лежащего на расстоянии шести дней плавания от Англии, и, наконец, прошел вдоль северного побережья Европы до р. Танаиса.

Подобное плавание должно представляться невероятным по многим причинам: в IV столетии карфагеняне прочно владели Гибралтарским проливом, что делало практически невозможным проход через него для греческих судов; сообщения о размерах о. Британии, возводимые к Питею, резко противоречат действительности, локализация о. Туле и в древности и современной, науке вызывала оживленные споры, до сих пор не приведшие к убедительному решению вопроса; сообщение о Танаисе, впадающем в Северное море, не нуждается в подтверждении его фантастичности. И, однако, наряду со всем этим среди сообщений о Питее и о его открытиях и наблюдениях имеются и такие факты, достоверность которых не может быть поколеблена и их огромное научное значение для того времени не может быть обесценено.

Прежде всего реальная почва и практический смысл подобного предприятия для массалиотов, ведших торговлю с северо-европейскими племенами, представляются совершенно несомненными. Поиски собственных путей к британскому олову и балтийскому янтарю имели чисто практическое значение и сулили огромные выгоды. Поэтому на осуществление подобного предприятия массалиотами могли быть отпущены достаточные средства, и предприятие Питея могло осуществляться не как личная затея некоего бедняка – подобным образом не прочь изобразить его Полибий у Страбона35, – а как государственное и коммерчески важное начинание одного из крупнейших колониальных центров древнегреческого Запада. К тому же то, что хотя и очень отрывочно известно о Питее, характеризует его как одного из наиболее выдающихся ученых своего времени, впервые с помощью гномона определившего широту своего родного города, астрономическими измерениями которого впоследствии воспользовался Гиппарх36 для проведения параллели через Массалию и Византии. Произведенные им вычисления поражают при этом своей относительной точностью.

Из слов того же Полибия и Страбона явствует, кроме того, что такие крупные авторитеты древней науки, как Эратосфен и Гиппарх, доверяли Питею и широко использовали его сообщения и астрономические измерения. Точно так же поступают в конце концов и другие писатели, в том числе и сами Полибий и Страбон.

Следует полагать, что почти все известия о Британии и других североевропейских местностях, относящиеся ко времени, предшествующему походам Цезаря, восходят так или иначе к Питею, суммировавшему свои впечатления и наблюдения в книге "Об океане", написанной им по возвращении из путешествия, от которой сохранились лишь весьма незначительные фрагменты, содержащие в себе к тому же вполне вероятные искажения, причиненные желанием цитировавших Питея авторов представить его данные в возможно более фантастическом свете. Все это необходимо принять в расчет при рассмотрении приписываемых Питею маршрутов и произведенных им при посещении северных стран наблюдений.

Первое затруднение, с которым приходится сталкиваться при изучении данных о путешествии Питея, заключается в необходимости решения вопроса о его пути к северным берегам Атлантики. Судя по отдельным замечаниям Страбона, ссылающегося на Полибия37, Питей в своей книге, написанной, видимо, по образцу периплов, описывал Гадес, иберийское побережье Атлантического океана и берега Бискайского залива. В этом случае, однако, пришлось бы предположить, как это и делают некоторые современные исследователи, что Питей совершил свое плавание в качестве пассажира на карфагенском судне. Это представляется, однако, маловероятным ввиду весьма сложных и своеобразных задач, которые он перед собой ставил и для исполнения которых недостаточно было быть простым пассажиром. Кроме того, цель такого предприятия вряд ли могла быть сохранена в тайне, и Питеева разведка по части олова и янтаря могла быть совершена лишь к невыгоде и против карфагенских интересов.

Разумеется, нельзя и претендовать на окончательное решение этого вопроса ввиду той сложной политической обстановки, которая имела место в испанских водах в IV столетии-до н. э., однако заманчивым и не лишенным реальной почвы представляется другое предположение, а именно, что Питей добрался до берегов Атлантики не по морю, а по рекам Роне и Луаре. На возможность подобного пути для массалиотов указывает в своем перипле Авиен38. Что же касается путешествия к Гадесу и вдоль испанского побережья, то, во-первых, оно могло быть совершено вне связи с северным плаванием Питея, с другой же стороны, он мог воспользоваться для своих описаний и литературными источниками, имея под рукой перипл Гимилькона или сочинения своего соотечественника Эвтимена. Противоречит предположению о плавании Питея по рекам через Кельтику главным образом лишь то, что в его книге, видимо, не содержалось об этом сколько-нибудь подробных упоминаний, и во всяком случае путешествие, якобы им предпринятое, не увеличило ничуть познаний греков о внутренних областях Галлии в доцезареву эпоху.

К Питею, впрочем, должно быть возведено свидетельство, заимствуемое Страбоном у Полибия (со ссылкой на Питея) о торговом городе Корбилоне, стоявшем на берегу р. Лигера (Лауры), близ ее устья. Но об этом городе уже ничего не мог узнать Сципион, собиравший среди массалиотов сведения о Британии, и другие авторы о нем не упоминают39. Несомненно, со значительно большими подробностями Питей сообщал об области племени остимиев, которых Страбон вслед за Цезарем называет осисмиями, населявших современную Бретань. Западную оконечность ее Страбон, со слов Питея, называет мысом Кабайон (Габайон у Птолемея)40. Эти остимии – кельтское племя, должны быть, по-видимому, сопоставлены с эстримниками, которых Авиен помещает на северо-западе Пиренейского полуострова. Имя это имеет несомненную связь с европейскими древними местонахождениями олова и послужило основанием для наименования легендарных Эстримнидских островов, о которых у нас выше была речь.

В качестве одного из этих Эстримнидских (или Касситеридских) островов может быть принят упомянутый Страбоном, опять-таки со слов Питея, остров Уксисама (современный Уэссан, до которого Питей плыл, или считал потребным плыть) от берегов Кельтики три дня41. Следует думать, что Питей побывал на острове Уксисама лично ввиду его интереса к добыче олова, равно как побывал он и в Британии, описание которой, сделанное им впоследствии, легло в основу данных, предложенных Эратосфеном, представлявшим себе Британию в качестве треугольника с обращенной к северо-востоку вершиной, основание которого было параллельно берегу Кельтики и имело протяжение, равное семи с половиной тысячам стадий. Углы основания этого треугольника образуют два мыса – Кантион на востоке и Белерион на западе, у вершины же его располагается мыс Орка, или Оркан, удаленный от мыса Белериона на огромное расстояние, равное двадцати тысячам стадий. Страбон инкриминирует Питею, в особенности преувеличение размеров Британии, передавая в то же время маловероятное сообщение, основанное, быть может, на искаженном чтении, будто Питей исходил всю Британию пешком (II, 1, 1). Трудно сказать, чем вызваны такие ошибки в определении размеров острова, принятых Эратосфеном со слов Питея. Быть может, эти размеры определялись на основании расчетов каботажного плавания с учетом длины всего берегового рельефа. А быть может, Питей и действительно представлял себе остров значительно большим, чем на самом деле, полагаясь на сообщения местных жителей, добытые через переводчиков42.

Питей, видимо, не ограничился одними этими географическими сообщениями. Скорей всего именно из его описания Британии заимствовал Диодор Сицилийский свои данные о добыче олова бриттами недалеко от мыса Белерион, в юго-западной части острова, о мирном и дружелюбном характере туземцев, связанных с заморскими торговцами металлом тесной и многовековой связью43. В шести днях плавания к северу от мыса Оркан Питей помещал остров Туле, который являлся, по его словам, северным пределом Вселенной, так как на расстоянии еще одного дня плавания к северу кончается реальный и доступный человеческому восприятию мир – там нет уже ни воды, ни земли, ни воздуха, а некая смесь всех этих стихий, напоминающая "морское легкое", где невозможно ни ходить пешком, ни плыть на корабле44.

О положении острова Туле и о значении описанных Питеем удивительных явлений к северу от Туле и в древности и в новые времена было немало споров. Страбон склонен считать все это выдумками Питея, в том числе и самый о. Туле, о котором ничего не сообщают побывавшие в Британии и пользующиеся его доверием люди45, которым, однако, известны другие наименования островов близ Британии. Все же ввиду того, отчасти, что имя острова Туле известно также и многим другим древним авторам, а Тацит отождествляет его с неким островом к северу от Британии, расположенным севернее Оркад – островов, открытых морской экспедицией Агриппы46, отчасти же потому еще, что описание Питея изображает Туле как обитаемую землю, расположенную под определенной широтой, в новой науке высказано немало гипотез, с помощью которых можно было бы согласовать с реальностью данные Питея. Сравнительно не так давно знаменитый полярный исследователь Фритьоф Нансен высказался за то, что Туле – это Норвегия, и именно средняя ее часть у Тронхеймского) фьорда, положение которого вполне подходит к Питеевым данным о двух-трехчасовой продолжительности летних ночей в Туле. То обстоятельство, что Норвегия не является островом, не имеет, по мнению Нансена, значения, ибо Скандинавия еще в средние века, вплоть до XI-XII столетия, продолжала считаться островом47. Однако на основании указания Тацита относительно вероятного приложения имени Туле Агриппой к одному из Шетлендских островов, расположенных к северу от Англии, многие новейшие исследователи отождествляют Туле с Мейнлендом – крупнейшим островом названной группы, хотя раздавались голоса и в пользу Исландии и даже Гренландии.

Страбон отрицал возможность существования обитаемой земли под столь высокими широтами. Критикуя сообщения Питея о Туле, которые он считает вымыслом, Страбон замечает, что, сколько ему известно, даже и в Британии, расположенной значительно южнее Туле, условия жизни настолько суровы, что ее следует считать границей обитаемого мира. Плиний называет ряд островов к северу от Британии: Скандию, Думну, Верги и самый большой из них Беррику, также отождествляемую нередко с о. Мейнленд, откуда, по его словам48, имеют обыкновение плавать в Туле. Это свидетельство подтверждает, быть может, правильность предположения Нансена, хотя вероятней всего то, то Питей не заходил сам в столь отдаленные северные воды, плавание по которым могло быть связано с большим риском, а сообщал о Туле, равно как и о северных пространствах за Туле, со слов обитателей северной Кельтики или Британии, в чьих рассказах содержалось несомненно немало легендарных сведений о неизвестных северных пределах. Недаром Плиний в указанном выше месте сообщает, основываясь, вероятно, также главным образом на сообщениях Питея, что к северу от Туле находится "свернувшееся" море, называемое некоторыми писателями Кроновым. Это сопоставление Северного моря с легендарным Кроновым океаном, мыслившимся греками в потустороннем мире, отвечает более всего тем сказочным представлениям о дальнем севере, какие возникали из впечатлений Питея. Последние же основывались на легендах и баснях, еще и ранее звучавших в рассказах финикийских мореплавателей о чудесах Атлантического океана и об ужасах πεπυγγυία θαλασσα, т. е. того же "свернувшегося" непереплываемого моря, легенда о котором имеет в своей основе, быть может, не что иное, как отдаленное представление о северных морских льдах.

Будучи на севере, Питей производил измерения широты, которыми опять-таки воспользовался Гиппарх для проведения соответствующих параллелей. Из указаний Страбона следует заключить, что Питей определил высоту Солнца в четырех пунктах, соответствующих 48, 54, 58 и 61 градусам северной широты49. Расчеты по определению широты были произведены, вероятно, Эратосфеном или Гиппархом, но полуденная высота Солнца над горизонтом могла быть получена лишь посредством измерения на месте; его-то и должен был произвести с помощью гномона Питей. Вряд ли его данные были очень точны. Что касается самой северной из указанных Питеем точек, то ее следует представить себе лежащей у полярного круга, так как в этом смысле может быть понято сообщение Страбона о том, что, согласно Питею, близ Туле линия летнего солнцеворота соприкасается с полярным кругом50. Что же до остальных четырех точек, широта которых была определена на основании данных Питея, то первая из них совпадает с широтой о. Уэссана, вторая соответствует мысу Фламберо на восточном берегу Англии, третья – северной оконечности Шотландии и четвертая – наиболее удаленному к северу пункту Шетлендских островов. Так как надо все же полагать, что сведения об острове Туле, лежащем не то у полярного круга, не то несколько к югу от него – на широте Шетлендских островов, основаны скорее всего на отвлеченных и полулегендарных данных об островах Северного моря, собранных Питеем в Британии, точная локализация его также мало вероятна, как и локализация Эстримнидских островов, предания о которых были рассмотрены выше. Измерения высоты Солнца, произведенные Питеем для этих широт, могли в конце концов основываться также на показаниях жителей Британии, плававших на север. На этого же рода показаниях основывается сообщение Гемина51, содержащее отрывок из сочинения Питея и, таким образом, свидетельствующее его собственными словами о том, что северные варвары указали ему то место, "куда Солнце удаляется на покой". Из дальнейших слов этого отрывка следует заключить, что определенность этого пункта обусловливалась краткостью северных ночей, продолжавшихся всего три или местами даже два часа, так что Солнце исчезало за горизонт на самом незначительном пространстве.

К числу наблюдений Питея, произведенных им в северных странах, может быть также отнесено и сохраненное Гиппархом, со ссылкой на Питея, определение пункта Северного полюса на небе, в котором нет никакой звезды, но который образует состоящими к нему ближе всего звездами почти правильный четырехугольник. Этими звездами были β Малой Медведицы, а также α и χ Дракона. Точка Северного полюса в середине IV в. до н. э. была ближе всего к звезде β Малой Медведицы, в то время как ныне она удалена от звезды α этого созвездия лишь на градус.

По возвращении из Британии, как об этом со слов Полибия сообщает Страбон (II, 4, 1), Питей прошел по северному берегу Европы вплоть до р. Танаиса. Наряду с этим, вызвавшим большие недоумения сообщением, которое Страбон, как и прочие исходящие от Питея сведения, объявляет ложью, сохранились и другие, более определенные свидетельства о его путешествии и наблюдениях у северных берегов Кельтики. Так, Диодор и Плиний с его слов сообщают о "скифских" берегах и островах, близ Кельтики на Северном океане, где в больших количествах собирается местными жителями янтарь. Естественно, что побывавший у северных берегов Кельтики Питей интересовался также обстоятельствами происхождения янтаря – важной статьи древней торговли Западного Средиземноморья с северо-европейскими странами.

Как мы убедились выше, в более древние времена треки располагали лишь чисто легендарными данными о р. Эридане, близ устья которой родится янтарь, да обладали смутными сведениями о тех путях, по которым он проникал в Средиземноморье. Поэтому все более точные сведения об этих местах, сообщаемые Диодором, а также Плинием, без особых колебаний могут быть отнесены к Питею. Последний, несомненно, полагал, что к востоку от Кельтики, границу которой он помещал на Эридане-Рейне, начинается Скифия. Германские племена еще не обособились в IV в. до н. э. от смешанной кельтическо-скифской среды, к которой принадлежало тогдашнее население Центральной Европы52. Скифо-сарматский и кельтский этнический элементы и в более позднее время, во II-I столетиях до н. э., в эпоху древ негерманского этногенеза, были весьма значительны не только к югу, но и к северу от русла р. Дуная и играли в этом этногенезе весьма существенную роль53. Нет поэтому ничего удивительного в том, что Диодор и Плиний причисляют к Скифии те берега Северного моря, которые, по словам Полибия, были обследованы Питеем.

Наименования эти вводили многих новейших комментаторов Диодора и Плиния в заблуждение, и считалось, что Питей посетил или по крайней мере получил сведения о прибалтийских странах, которые и более поздними авторами, например Птолемеем, относились к Скифии. Однако различные признаки указывают на то, что страна янтаря, описанная Питеем, не лежала так далеко на востоке. Плиний, очевидно, на основании своих собственных или чьих-либо еще позднейших соображений называет германским племя гвинонов, живших, по словам Питея, на низменном и заливаемом приливом побережье Северного моря, которому он дает наименование Ментономия, или (по более правильному чтению) Метуонии54; видимо, ту же самую местность имеет в виду Плиний и в другом месте55, называя ее на сей раз Баунонской Скифией и ссылаясь при этом на Тимея, сведения которого также должны были восходить к Питею.

На расстоянии одного дня плавания от названного побережья находится остров, на который в весеннее время волны выбрасывают янтарь, происходящий из "свернувшегоса" моря. Жители острова употребляют его в качестве топлива и для продажи. Плиний, придает этому острову янтаря имя Абалус, другими авторами засвидетельствованное как Абалция, Балтия, Басилея и Глессария. Если в последнем из этих наименований звучит в латинской передаче соответствующее англосаксонскому glaer (французское clair) древнекельтское наименование янтаря glaesum, то прочие наименования этого острова представляют из себя варианты какого-то местного имени, в котором мы вправе слышать отголосок имени Балтики. Диодор, называющий остров Басилеей и передающий о нем сведения, аналогичные тем, которые содержатся у Плиния, добавляет, что жители острова переправляют янтарь на континент, откуда он посредством торговли доставляется в средиземноморские страны56.

Что касается до отождествления этих труднолокализуемых местностей, то к вышеизложенным описаниям Диодора и Плиния более всего подходят в качестве Метуонии современная Ютландия, а в качестве острова Абала – Гельголанд, отвечающий условиям как по своему положению на море на расстоянии одного дня пути от материка, так и по нахождению на нем янтаря. Хотя, разумеется, в данном случае, как и в случае с о. Туле, речь могла идти о более или менее отвлеченных и легендарных представлениях, основанных, однако, скорее всего именно на указанных только что реальных данных. Вообще же о. Абал, быть может, не более реален, чем те Электридские (т. е. Янтарные) острова, которые Аполлоний Родосский по связи их с устьем р. Эридана поместил в глубине Адриатического моря57, но которые ассоциируются также и с островами у берегов Фрисландии.

Несомненно, что именно скифские ассоциации заставили Питея упомянуть в связи с берегами Северной Европы имя реки Танаиса. Однако трудно представить себе в точности, что именно он хотел этим сказать: то ли в угоду возникшим в IV столетии до н. э: теориям о бифуркации таких рек, как Истр и Эридан, он предположил в одной из североевропейских рек северный рукав Танаиса, то ли он употребил это имя лишь в качестве символа евразийской границы, имея в виду дать понять этим своим читателям, будто его осведомленность простиралась до северо-восточного предела Европы. Всего вероятнее второе из возможных истолкований слов Полибия, сообщившего о том, будто Питей утверждал, что им исследованы европейские берега от Гадеса до Танаиса. Но не исключается и первое толкование, в силу которого пришлось бы представить себе, что Питей принял за Танаис какую-либо из рек, впадающих в Северное море. А так как его осведомленность ограничивалась, видимо, лишь незначительным пространством к востоку от Рейна, то вероятнее всего было бы представить себе, что в качестве северного устья р. Танаиса должно было фигурировать устье р. Эльбы58.

Как уже было указано в начале этой главы, авторы, отрицавшие достоверность сообщений Питея, основывали свои представления о североевропейских странах в конце концов все-таки на данных того же Питея, в сопровождении лишь некоторых оговорок. Так поступал и широко использовавший Питея (через Полибия) Страбон, оказавшийся, однако, несколько справедливей к нему, чем его названный только что посредник. Высказав целый ряд, и при этом далеко не всегда безосновательных, сомнений в истинности или точности питеевых данных, он под конец отдает ему должное в том хотя бы, что тот сообщил много ценных астрономических сведений, а также и сведений, касающихся условий жизни и быта североевропейских племен. Эти сообщения этнографического характера не могут не поразить своим удивительным соответствием северному быту и, следовательно, не могли быть вымышлены, но подчеркивают лишний раз добросовестность Питея как исследователя и наблюдателя. Страбон сообщал о странах Северной Европы, как о местностях суровых и бедных в природном отношении, где мало домашних животных и плодовых растений. Население их, по его словам, питается преимущественно просом, а также дикими плодами и кореньями. Там, где есть хлеб и мед, из них приготовляется питье, заменяющее северным жителям вино. Молотьба хлеба производится в больших закрытых строениях, куда складываются хлебные колосья. Так делается из-за обилия дождей и скудности солнечного тепла, не допускающего сушки и молотьбы на открытых токах59. Сведения эти вполне соответствуют тому, что узнали о северных народах римляне, столкнувшиеся с галльскими и германскими племенами впервые в результате походов Цезаря и войн, ведшихся при Августе и более поздних императорах. Они характеризуют Питея как внимательного наблюдателя, быстро ориентировавшегося в совершенно чуждых и новых для тогдашнего грека условиях жизни Европейского Севера.

Таким образом, уже Страбону было вполне ясно то, чего еще не-в состоянии были оценить многие из его предшественников, а именно, что Питей оказал своими измерениями неоценимые услуги географии, чем сумели воспользоваться лишь самые выдающиеся из его ближайших потомков – Эратосфен и Гиппарх. Он обогатил греческую науку сведениями о столь отдаленных северных странах, находившихся еще совершенно вне поля зрения тогдашних образованных людей, что его сообщения не были приняты на веру, а объявлены ложью и выдумкой. Это недоверчивое отношение к рассказам Питея в соединении зачастую с непониманием того, о чем в этих рассказах шла речь, привело к значительным искажениям собственных его слов в позднейшей их передаче, мешающим и теперь еще оценить с достаточной точностью размеры и результаты его исследований.

Непосредственным же результатом сообщений Питея было то, что он, не уничтожив полностью скептического отношения, установившегося со времен Геродота, к возможности познания северных стран, все же возродил интерес к легендам о Северном океане, в реальности которого со всеми его чудесами после плавания Питея трудно было более сомневаться. А это в свою очередь создало почву для возникновения новых представлений о величине и форме обитаемой земли и послужило пищей для развития географических легенд и создававшегося на их материале эпоса.

ПЛАВАНИЕ ПАТРОКЛА ПО КАСПИЙСКОМУ МОРЮ

В восьмидесятые годы III столетия до н. э. имело место еще одно экзотическое плавание – не столь выдающееся, как плавание Питея, но значение его для познания северных стран и для развития общих географических представлений в эллинистическо-римское время было достаточно велико.

На этот раз предметом исследования послужило Каспийское море, о котором до того было известно, как мы видели выше, что око представляет собой замкнутый бассейн; на это с особенной настойчивостью указывал Геродот. В Каспийское море впадала р. Араке, о которой у Геродота было смутное и двойственное представление, так как в этом имени для него соединялись вместе с носящей его и поныне кавказской рекой также слившийся воедино образ великих среднеазиатских рек – Окса и Яксарта. Аристотель, как было показано, тоже еще продолжает употреблять имя Аракса применительно к Яксарту и Оксу, но произведенное спутниками Александра Македонского отождествление Аракса (Яксарта) с Танаисом и в то же время непреложная достоверность нахождения устья Танаиса на Азовском море принудило Аристотеля представить себе его русло в виде рукава Аракса, а многих его современников признать соединенными между собой оба бассейна – Каспийский и Азовский.

В качестве имени Каспийского моря от Гекатея до нас дошло наименование его Гирканским, что, несомненно, указывает на иранский источник осведомленности Гекатея об этом море; Геродот называет его лишь Каспийским и, видимо, противопоставляет это название Гекатееву. Аристотель же употребляет оба имени, при этом в такой связи, как если бы речь шла о двух разных морях60. Значительные подробности сообщает о Каспийском море впервые Страбон, отправляясь, через посредство Эратосфена, от утраченного перипла Патрокла, совершившего единственное в древние времена зафиксированное плавание по этому морю.

О наличии известного интереса к Каспийскому морю со стороны греков в эпоху Александра Македонского, продиктованного политическими соображениями, свидетельствует переданное Аррианом сообщение о том, что Александр сам живо интересовался географией Каспийского бассейна и ее проблемами и что якобы: только преждевременная смерть помешала ему предпринять, задуманные исследования61. Интерес этот мог быть продиктован планами скифского похода или хотя бы планами установления определенных отношений со скифами, жившими на р. Танаисе62. Отголоском подобных интересов и планов Александра Македонского является, вероятно, сохраненное Плинием свидетельство императора Клавдия, сообщавшего в его утраченной "Истории" (fr. 6), чтоСелевк Никатор задумал будто бы соединить Каспийское море с Меотидой посредством канала и послал своего наварха Патрокла разведать практические возможности осуществления этого плана.

Идея соединения Каспия и Меотиды посредством искусственного канала могла появиться скорее всего под влиянием возникших во времена Александра Македонского и упомянутых выше представлений об их естественной связи, реальным основанием для чего, как опять-таки уже было упомянуто, должно было служить наличие Манычской низменности, заливаемой весенними водами и как бы в действительности соединяющей иногда на короткое время оба моря. Поэтому вряд ли можно себе представить, чтобы плавание Патрокла было предпринято в действительности с той целью, какую ему приписывают Страбон, император Клавдий и Плиний.

Идея прорытия канала между Каспийским морем и Меотидой вряд ли может быть принята во внимание в качестве реального проекта, выдвинутого Селевком Никатором. Скифский север был вне сферы его интересов и влияния.

Скорее всего путешествие Патрокла имело перед собой чисто практические цели: приведение в повиновение прибрежных южно-каспийских племен и наведение порядка и спокойствия на одном из важнейших торговых путей из Индии в Малую Азию, который шел по впадающим в Каспийское море среднеазиатским рекам, затем вдоль его южного побережья до устья рек Аракса и Куры, вдоль которых он продолжался через Кавказский хребет в Колхиду.

Как мы увидим, подобное предприятие вытекало из его непосредственных обязанностей в качестве управителя Гиркании, должность которого он в это время как раз, видимо, и исполнял. Такие задачи его похода представляются тем более вероятными, что точными сведениями об указанном ранее пути древняя география обязана именно Патроклу63, равно как и потому, что плавание его, как будет показано ниже, ограничилось преимущественно южными пределами Каспийского моря.

Страбон определенно характеризует Патрокла как лицо, управлявшее при царе Селевке Никаторе областями, расположенными близ Гиркании и Каспийского моря (II, 11, 7). До этого он известен еще в качестве правителя Вавилона (около 312 г. до н. э.)64. Позднее Патрокл состоял в совете Селевка Никатора. Факт этот свидетельствуется Плутархом65 для 286-285 г. до н. э. Из приведенных хронологических указаний следует заключить, что пребывание Патрокла на посту управителя прикаспийских областей, равно как и самое его плавание по Каспийскому морю, могло иметь место скорее всего между 285-280 гг. до н. э., когда после смерти Селевка преемник его Антиох Сотер направил Патрокла в качестве полководца в Малую Азию66. Несмотря на административно-военный характер своего предприятия, Патрокл в качестве "мужа, умудренного в науках", каким его изображает Плутарх67, должен был находиться в курсе новых географических идей и интересов, судя по тому, что на основании исходивших от него сведений о Каспийском море Эратосфен позднее представил себе этот бассейн в качестве залива океана. Не исключено, что подобные утверждения содержались уже и в самом "Перипле" Патрокла, так как Плиний на основании каких-то данных говорит о нем как о человеке, проплывшем из Каспийского моря в Индию68. Подобные искажения и преувеличения значения Патроклова предприятия и в древности и в новое время, когда все еще считалось вполне вероятным, что Патрокл проник, по крайней мере в пределах Каспийского моря, достаточно далеко на север69, побуждают пересмотреть заново данные о его маршруте и попытаться определить таким образом действительное протяжение плавания.

Путь, проделанный Патроклом вдоль Каспийского моря, выясняется из сопоставления данных о протяжении каспийских берегов, приводимых Страбоном и Плинием, поскольку нужно считать, что все эти данные восходят к Патроклу. Что подтверждается, в частности, и их почти обязательным совпадением во всех случаях. Страбон упоминает две части перипла Патрокла (XI, 6, 1): первую – вдоль берегов албанов и кадусиев, равную 5400 стадиям (Плиний называет эти племена в обратном порядке и расстояние указывает равным 5300 стадиям70 и вторую – вдоль берегов анариаков, мардов и гирканов, равную 4800 стадиям (у Плиния, ibid., 4900 стадий).

Из этого следует, видимо, прежде всего то, что Патрокл из какого-то определенного пункта, за который, вероятней всего, нужно принять устье р. Марда (современная Сефид-руд), служившей границей между землями племен мардов (амардов) и кадусиев, совершил два похода – один в северном, другой в восточном направлениях.

Уже и ранее, исследованиями данных Патроклова перипла71, приведенные у Страбона и Плиния цифры были признаны преувеличенными чуть ли не вдвое. К такому заключению приводит сопоставление более поздних и базирующихся в значительной доле на других источниках данных Птолемея. Однако Птолемей, как будет показано ниже, представляет прикаспийские местности в весьма искаженном виде; в частности, и самое Каспийское море приобретает у него (как, впрочем, уже у Геродота) совершенно неправильную форму и представляется значительно более протяженным в долготном, нежели в широтном направлении. Поэтому строить что-либо на сопоставлении с численными данными Птолемея в этом случае представляется особенно рискованным. Но в нашем распоряжении остается, хотя и менее точный в математическом отношении, но, по-видимому, все же гораздо, более надежный способ: диафеса прикаспийских племен, поскольку она может быть возведена к периплу Патрокла, в ее соотношений с современной географией Прикаспия.

Страбон дважды упоминает прикаспийские племена южных и западных берегов в связи с именем Патрокла. В первом случае, как мы уже знаем, это албаны и кадусии на западе и анариаки, марды и гирканы на юге. Во втором же случае72, упоминая наряду с жителями побережья также и жителей ближайших горных местностей, он называет к западу от Гиркании албанов, армян, гелов, кадусиев, амардов, витиев и анариаков. Кадусии, как мы уже говорили, должны быть локализованы к северо-западу от р. Марда. Патрокл73 называет их племя самым значительным на западном побережье Каспия, живущим на пространстве 5000 стадий вдоль морского берега. Это должно было соответствовать действительности в том смысле, что имя кадусиев являлось собирательным для ряда других племен и во всяком случае покрывало собой, по свидетельству Плиния74, названных ранее гелов, а также, может быть, и анариаков75.

Упоминание армян и албанов не уведет нас далеко в северном направлении от устья р. Куры, не далее современного Апшеронского полуострова. Что же касается витиев (или утиев), то племя это, известное также и Птолемею под именем удов, локализуемых им на западном берегу Каспийского моря76, должно быть отождествлено со скифским племенем удинов у Плиния77, которых он также помещает на западном берегу Каспия, у самого выхода в океан. Благодаря этому признаку витиев-удинов следует считать крайним к северу племенем, распознанным Патроклом во время плавания по Каспийскому морю. Локализация его, к сожалению, недостаточно определена.

На основании отождествления с Отеной Птолемея78 область Вития, названная у Страбона (XI, 7, 1), может быть локализована между Курой и Араксом, несколько в стороне от морского побережья (древнеармянская Ути)79. Но в имени витиев – утиев – удинов позволительно слышать также отголосок наименования р. Удона80, отождествляемой обычно с современной Кумой, что в соответствии с локализацией Плиния позволило бы расширить территорию, связанную с бытованием этого племенного и местного имени значительно к северу вдоль Каспийского берега. Однако для определения протяжения пути экспедиции Патрокла на север, вдоль западного берега Каспийского моря, немаловажным соображением может служить все же и то обстоятельство, что из общей цифры в 5400 стадий 5000 отводится им, согласно Страбону, на одних лишь кадусиев, тогда как общая протяженность Каспийского моря к северу исчисляется в 6000 стадий81.

Как бы ни были произвольны эти цифры, их соотношение говорит скорее всего о том, что к северу от побережья кадусиев Патрокл продвинулся лишь на незначительное расстояние. Наконец, еще в одном месте Страбон, ссылаясь не прямо на Патрокла, а на использовавшего его Эратосфена82, называет между албанами и утиями также еще и каспиев. Это значительное племя83, сообщившее свое имя и самому морю, на берегах которого оно обитало, а к тому же и Каспийским воротам, отождествляемым с Дербентским проходом, было, по словам Страбона (IX, 4, 5), подчинено в его время албанам и составляло часть населения их царства.

Таким образом, если принять во внимание еще и то, будто Патрокл считал Каспийское море более широким на юге, чем на севере, и наибольшей ширины достигающим именно у своего южного побережья84, то следует допустить, как наиболее вероятное предположение, что Каспийское море было ему известно не далее Апшеронского полуострова, да и то вернее всего по слухам, а не по личным наблюдениям. Об этом свидетельствует как перечень известных ему племен, локализующихся преимущественно на указанном пространстве, так и соотношение ширины и длины Каспийского моря, по его представлениям, выраженное соответственно цифрам 5000 и 6000 стадий. Дальнейшее, расположенное к северу от Апшеронского полуострова и расширяющееся к западу морское пространство Каспия и могло скорее всего быть принято Патроклом за Северный океан.

Расстояние вдоль южного побережья Каспийского моря от устья р. Марда до устья р. Окса, мимо амардов и гирканов, Страбон исчисляет со слов Патрокла, как уже указывалось, в 4800 стадий. Если бы данная цифра могла быть принята в серьезный расчет, как это, впрочем, и делают некоторые современные комментаторы и исследователи, то она увела бы нас в поисках устья р. Окса к заливу Кара-Богаз-Гол. Однако Страбон тут же прибавляет, будто общая длина южного побережья Каспия достигает 5000 стадии. Из этого следует прежде всего, что плавание Патрокла в восточном направлении продолжалось лишь вдоль южного побережья и что открытая им р. Оке должна была локализоваться где-то в его пределах, а не на северо-восточном берегу. Вопрос об Узбое, сухое устье которого прослеживается у Красноводского залива, отпадает, таким образом, при выяснении возможностей отождествления патроклова Окса сам собой, независимо от того, существовал Узбой или нет как действующее русло в интересующее нас время.

Единственным устьем, которое могло произвести на Патрокла впечатление устья большой реки, могущей быть отождествленной с р. Оксом, о которой он должен был знать кое-что из рассказов иранских и греческих купцов, могло быть устье р. Атрека, принимая во внимание приведенные выше соображения, продиктованные соотношением соответствующих расстояний. Это отождествление Патрокла принял и подтвердил Эратосфен; однако ошибка, видимо, была вскоре обнаружена, так как тот же Страбон, например, в описании Гиркании (XI, 7, 3) отождествляете Атреком скорее всего р. Ох85, прибавляя, однако, при этом, что некоторые географы считают, что Ох впадает якобы в Окс86. Плиний на место патроклова Окса помещает р. Зонос, другими авторами не засвидетельствованную87, которая может быть отождествлена88 с р. Сокандой Птолемея (VI, 9, 2), в свою очередь отождествляемой с современным Атреком.

Что же касается до Окса у Птолемея (VI, 9, 2), то его устье локализуется у Красноводского залива и должно быть отождествлено с Узбоем89. Весьма вероятно, что у Птолемея сохранилась часть перипла Патрокла, относящаяся, к южному берегу Каспийского моря и опущенная Страбоном, с поименованием рек Стратона (Страор Плиния90 – современный-Гурген), Мандра (Амол), Харинда (Барферуш) и Максера (Мазирис Плиния91 – современный Тераспей).

Из перипла Патрокла происходит также приводимое Страбоном расстояние от устья р. Окса до устья р. Яксарта, равное 2400 стадиям. Указанное расстояние слишком велико, чтобы можно было, принимая его в реальный расчет, отнести устье этой реки к Красноводскому заливу. Оно увело бы нас опять-таки значительно севернее, к заливу Кара-Богаз-Гол или даже еще несколько дальше. Так как об этой реке Патрокл знал, вероятней всего, из сочинений спутников Александра Македонского, то происхождение указанной цифры угадывается весьма остроумно Нейманом. Он исходит из того соображения, что путь Александра Македонского от верхнего течения р. Окса до р. Яксарта, где им была основана Александрия Дальняя (Ходжент), повторенный впоследствии Демодамантом, подобно Патроклу, военачальником Селевка и Антиоха, соответствует приблизительно этому же расстоянию92. И не было бы удивительным то, что Патрокл, предполагая течение обеих названных рек приблизительно параллельным, перенес это расстояние, относящееся к верховьям, на их устья.

Если имя значительного племени дагов (или даев), живших к северу от нижнего течения р. Окса, могло быть заимствовано Эратосфеном из какого-либо сочинения спутников Александра Македонского93, то имя парнов, племенного наименования, покрывающегося именем дагов, но не засвидетельствованного сохранившимися древними авторами, писавшими до Страбона, восходит, по всей вероятности, также к периплу Патрокла. Этим, видимо, и исчерпывается перечень прикаспийских племен, названных Патроклом в его перипле. Так как он, вероятно, не заплывал в северном направлении, вдоль восточного берега Каспия, далее устья р. Атрека, то и вся топонимика северо-восточных пределов Каспийского моря осталась ему не известна. Не известна она и Плинию, сообщающему, однако, со ссылкой на Варрона, наименования северных частей Каспийского моря, как Скифского и Албанского морей, а также имя скифского племени абзоев, жившего якобы на северо-восточном побережье. Но ввиду того, что имя "абзои" не подтверждается поздними сообщениями, а скорее всего должно быть отождествлено с абиями Гомера94 и Птолемея95, локализующимися на значительном расстоянии к востоку от Каспийского моря, то это имя также не имеет реального отношения к его берегам.

Этим довольно скудным перечнем наименований реки прибрежных племен не исчерпывается, однако, значение плавания Патрокла. Обладая, очевидно, серьезным интересом к общим географическим проблемам своего времени, он высказал некоторые соображения и о северных пределах Каспийского моря, которые позволили Эратосфену несколько позднее утверждать, ссылаясь на Патрокла как на очевидца, будто Каспийское море представляет собой залив Северного или Восточного океана. Последнее предположение о связи Каспийского моря с Восточным океаном может быть основано на приводившихся выше словах Плиния, упоминавшего о Патрокле как о лице, плававшем из Каспия в Индию.

Не исключено, однако, что представление о связи Каспийского бассейна с Индийским океаном возникло лишь в умах читателей перипла Патрокла и нашло свое отражение в словах Плиния вследствие неправильно понятого или слишком широко истолкованного сообщения Патрокла о торговом пути из Индии к Черному морю через Каспий и по рекам Каспийского бассейна. Об этом пути, ведшем по Араксу и Фасису, первоначально, вероятно, к одноименному греческому эмпорию при устье р. Фасиса, а позднее к соседней Диоскуриаде, сохранились любопытные свидетельства у Страбона96 и Плиния97. У последнего со ссылкой на Тимосфена, писателя III столетия до н. э., которого, впрочем, имеет в виду и Страбон, в качестве автора сообщений о том, что в Диоскуриаду собирались со всех концов света торговцы, ведшие дела на 70 (у Плиния на 300) языках.

Путь этот именовался в древности по имени моря, через которое он следовал, Каспийским путем, а горный перевал через Кавказ, который ему приходилось преодолевать, именовался горой Каспием – имя, по словам Страбона, тождественное местному наименованию Кавказа (XI, 2, 15). Состояние упомянутого пути, как было уже замечено выше, представляло, вероятно, немаловажный предмет заботы Патрокла в качестве управителя прикаспийских областей царства Селевка. Для его поддержания, видимо, и было, хотя бы отчасти, предпринято Патроклом его знаменитое плавание, позволившее ему произвести значительные географические исследования, широко использованные многими позднейшими писателями и представляющие собой наиболее точные сведения о Каспийском бассейне, какими располагала древность, вплоть до Птолемея.

СЕВЕРНЫЕ СТРАНЫ В ГЕОГРАФИЧЕСКИХ СОЧИНЕНИЯХ ЭРАТОСФЕНА И ЕГО ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ

Принятое Аристотелем и развитое Дикеархом учение о шарообразности Земли98, географические открытия, сделанные во время походов Александра Македонского, а также предприятия Питея из Массалии и Патрокла, описанные выше, подготовили почву для нового представления о мире. Это представление обладало принципиальными отличиями от того, какое возникло в древнеионийской науке, на основании недостаточного (но все же довольно значительного) реального географического материала, окрашенного к тому же в мифологические тона, и которое было донесено без сколько-нибудь серьезных изменений до эпохи эллинизма.

Суммировал и формулировал все эти новые данные Эратосфен (284-194 г. до н. э.), весьма разносторонний ученый, проявлявший свои способности как в области наук, так и в поэзии, бывший при Птолемее III Эвергете хранителем знаменитой Александрийской библиотеки. Своему сочинению, которому суждено было стать фундаментом новой географической науки, основывавшейся на теории шарообразности Земли, он придал впервые название "География" (Γεωγραφιχά, или Γεωγραφούμενα), воспринятое и его последователями.

Взгляды Эратосфена являлись передовыми не только в научном, но и в политическом смысле, соответствуя вполне тому новому отношению к чужеземным народам, которое развилось под влиянием македонских тенденций к универсальной монархии и нашло свое выражение в протесте Эратосфена против разделения мира на эллинов и варваров99.

Эратосфен провозгласил необходимость коренного исправления древнеионийской карты мира, впрочем, уже и до него подвергшейся исправлениям со стороны Дамаста и других географов. Но Эратосфен считал необходимым начать с установления размеров обитаемой Земли, для чего ему прежде всего необходимо было определить величину земного меридиана или измерить земную окружность. Способы этого измерения он изложил в сочинении "Об измерении Земли" (Περί τής άναμητρήσεως τής γής).

Попытки измерения Земли, с тех пор как была доказана ее шарообразность, производились не раз. На одну или некоторые из них указывает Аристотель100, упоминая о некиих ученых, пришедших к заключению, что земная окружность равняется 400 000 стадиям101. В больших подробностях известно измерение Земли, произведенное учеником Аристотеля – Дикеархом на рубеже IV-III столетий до н. э., в результате которого земная окружность была определена в 300 000 стадий. Дикеарх воспользовался расстоянием между Сиеной в Верхнем Египте и Лисимахией на Геллеспонте; расстояние между этими двумя пунктами, находившимися, по его мнению, на одном меридиане, причем первый из них лежал, как считалось, на тропике, было исчислено им в 20 000 стадий. Расстояние это на земном меридиане соответствовало, по мнению тогдашних астрономов, 1/15 небесного меридиана.

Эратосфен же принял за 1/50 земного меридиана расстояние между Сиеной и Александрией, равное 5000 стадиям; свои астрономические измерения он производил с помощью солнечных часов, давших ему соотношение тени, отбрасываемой гномоном в Александрии в день летнего солнцестояния, и длины небесного меридиана, равное 1/50. На основании этих вычислений земная окружность оказалась равной 250 000 стадиям или, с привнесенной позднее поправкой, 252 000 стадиям, что весьма близко соответствует действительным размерам земного меридиана102, равного 40 007 километрам, против 39 690 километров, исчисленных Эратосфеном.

Определив затем длину и ширину обитаемой Земли, Эратосфен определил искомое им соотношение между размерами обитаемой Земли (эйкумены) и всего земного шара. За ширину обитаемой Земли им было принято расстояние от о. Мероэ на юге Египта до о. Туле на севере Скифии, т. е. от 18° сев. широты и до полярного круга. Расстояние это было признано равным 38 000 стадиев103, тогда как длина обитаемой Земли от западной оконечности Европы, за которую был признан о. Уксисама, и до восточной оконечности Индии оказалось равной 78 000 стадиев, т. е. составляющей лишь около 1/3 родосской параллели, относительно которой было произведено это измерение. Вследствие этого Эратосфен признал обитаемую Землю островом в океане, занимающим лишь некоторую часть поверхности земного шара, и высказал предположение о множественности подобных обитаемых островов. Он также отверг, как софизм, отрицание Геродотом гипербореев, допуская, может быть, и наличие антиподов в южном полушарии104.

Обитаемую Землю Эратосфен представлял себе в виде развернутого плаща – по крайней мере это сравнение употребляет неоднократно Страбон, видимо, со слов Эратосфена. Страбон замечает также, что план города Александрии имеет в основе своей такой же развернутый короткий македонский плащ (хламиду)105. Плутарх прибавляет к этому106, что плащ, в форме которого был начертан план Александрии, представляется развернутым и полукруглым, со сходящимися по прямым линиям сторонами.

Сопоставление плана Александрии – столицы эллинистического мира – с формой всей Вселенной, напоминающей македонский плащ, заставляет думать, что это сравнение Вселенной с плащом восходит во всяком случае к IV столетию до и. э. и было в уме у македонского (или родосского) архитектора Дейнократа, строившего Александрию.

Эратосфен не только принимает Парменидово и Аристотелево деление Земли на обитаемые и необитаемые зоны, хотя практически южная необитаемая зона оказывается для него обитаемой чуть ли не до самого экватора, а на севере обитаемое пространство достигает о. Туле, т. е. полярного круга, – он сохраняет также и древнеионийское деление на материки, высказывая, впрочем, подобно Геродоту, сомнения в практической целесообразности подобного разделения107.

Отмечает он также и условность разделения материков по рекам (Танаису и Нилу), равно как и по перешейкам, Кавказскому и Суэцкому, введенного, быть может, Аристотелем (см. выше). И то и другое разделение не основывается, по его мнению, на каких-либо объективных границах.

Сам же Эратосфен делит вселенную различным образом и по различным признакам. Основное деление суши на две части – северную и южную – вслед за Дикеархом, делившим мир на две половины от Геракловых столпов до Индии, Эратосфен производит посредством так называемой диафрарш – линии, проведенной им по горным хребтам, открытым походами Александра и составляющим продолжение малоазийскрго Тавра108. Однако эта линия, проведенная по параллели о. Родоса, является для Эратосфена лишь одной из семи параллельных линий, проведенных им в долготном направлении через пункты, широта которых была ему известна.

По традиции, однако, через Аристотеля восходящей к древне-ионийскому делению мира на две части Средиземным морем и р. Фасисом, разделение обитаемой земли на северную и южную половины представляет и для Эратосфена значение несравненно большее, чем остальные его параллели. Он указывает на необходимость исправления прежней карты Азии в том смысле, что положение восточных горных хребтов, пересекающих материки в долготном направлении на старых картах, является чересчур северным109, вследствие чего, севернее, чем следовало бы, изображена и Индия, в действительности южной своей оконечностью лежащая на широте Мероэ.

Разделив мир параллельными линиями, проходящими через Мероэ, Сиену, Александрию, Родос, Геллеспонт, Борисфен и Туле, Эратосфен провел также несколько меридиональных линий: через Геракловы столпы, Карфаген, Александрию, Тапсак, Каспийские ворота и устье р. Инда. Кроме того, Эратосфен делил обитаемую землю на сфрагиды, которые, видимо, находились в некотором соответствии с перечисленными только что меридианами и параллелями. Первая сфрагида обнимала Индию, вторая Ариану, третья Иран до р. Евфрата и т. д. Об остальных сфрагидах, равно как и об их общем числе, Страбон, к сожалению, не сообщает.

Из описания названных сфрагид, однако, явствует, что Эратосфен старался представить их себе в виде правильных геометрических фигур, отдавая этим дань стремлению к геометризации географических представлений, свойственному древнеионийской науке.

Индия имела у Эратосфена ромбоидальную форму, Ариана – форму правильного параллелограмма и т. д. Труднее было привести к правильным геометрическим очертаниям третью сфрагиду, ограниченную с юга Персидским заливом, а с запада р. Евфратом, не представлявшими собой прямых линий110.

Помимо введения в географию астрономических и математических мерок, Эратосфен подошел к этой области знания также и с исторической точки зрения. Из полемики с ним Страбона, которому подобный подход к науке остался совершенно непонятен, явствует, что Эратосфен пытался проследить постепенное расширение географических знаний, а также и эволюцию космологических представлений. Он доказывал, например, что Гомер не знал многих стран и народов, что его кругозор был ограничен преимущественно бассейном Эгейского моря, что он не знал европейских скифов, а на место них поместил абиев и галактофагов, относительно которых Эратосфену было известно из сочинений спутников Александра Македонского, что они имеют совершенно другую локализацию, а именно за р. Яксартом.

Эратосфен утверждает, будто эпизоды странствований Одиссея, мыслившиеся Гомеру где-то в океане, локализовал в Западном Средиземноморье впервые лишь Гесиод, который отождествил со скифами и гомеровых гиппемолгов111. Далее, Эратосфен отмечал, что первоначально греки распространяли наименование Европы и Азии (а также и Ливии) лишь на те области, где они жили сами и которые были им известны в результате непосредственных впечатлений, и только лишь впоследствии эти наименования: распространились на малоизвестные и вовсе неизвестные части* соответствующих материков. И в данном случае Страбон обнаруживает свою резкую враждебность к исторической точке зрения (I, 4, 7) Эратосфена, не допуская, чтобы то или иное наименование прилагалось когда-либо к части материка, а не к его целому..

Эратосфен воспринял у Аристотеля его гидрологическую теорию и также полагал, будто моря вследствие речных наносов обречены на постепенное отступание и обмеление. Он согласился с Аристотелем и в том, что моря истекают одно в другое – Меотида течет в Понт, Понт – в Эгейское море; соответственно этому возрастают глубины морей. Наибольшие глубины ему известны были в Ионическом и Тирренском морях112. Он полагал также, что соединение морей между собой произошло вследствие напора скопившихся вод, которые разрывали перешейки – таково было, по его мнению, происхождение проливов – обоих Боспоров и Геракловых столпов. Он считал также, что Суэцкий перешеек образовался именно благодаря спаду средиземноморских вод вследствие прорыва Геракловых столпов и соединения Средиземного моря с Атлантическим океаном113. Он привлекает также в круг своих аргументов палеонтологические наблюдения – наличие раковин и других морских остатков на суше для доказательства своего тезиса о постепенном отступании моря114.

Эратосфен, как мы видели, принял древнеионийскую точку зрения об общности океанов, подтвержденную для него наблюдениями Питея и других мореплавателей над регулярностью морских приливов и отливов. Скептицизм, высказанный на этот счет Геродотом и продолжавший существовать в других формах, в частности у Пс. Скилака, в отношении общности Эритрейского моря и Атлантики, не существовал для Эратосфена после наблюдений Питея и Патрокла, доказавших, как он полагал, наличие соединенных между собой морей на севере и на востоке обитаемого мира. На востоке Индии, за Гангом, где Эратосфен знал мыс Тамарос115, известный также Помпонию Меле (III, 67), наименование которого слышится, вероятно, в promontorium Samara у Орозия116, азиатский берег поворачивал к северо-западу и достигал Каспийского моря, вход в которое изображался в виде довольно узкого пролива, расширявшегося в глубину117.

Описание северного побережья Азии и в особенности описание берегов Каспийского моря Эратосфен производил, как уже было сказано, на основании данных Патрокла. Наряду с Каспийским морем в качестве заливов океана им были описаны Персидский и Аравийский заливы, вливавшиеся из Южного океана, и как самый большой океанский залив было представлено Средиземное море118. В дальнейшем, при описании северных берегов Европы, Эратосфен широко использовал наблюдения и предположения Питея, ввиду чего и был строго раскритикован Страбоном, обладавшим в отношении берегов Кельтики и Британии значительно более точными и обстоятельными данными Цезаря и Друза. В частности, Страбон порицает Эратосфена за то, что, доверившись Питею, он изобразил южный берег Британии в четыре раза длинней, чем он был на самом деле, вследствие чего были сильно преувеличены общие размеры этого острова.

Страбон протестует и против доверия Эратосфена к сообщениям Питея о северных берегах Европы к востоку от устья Рейна, указывая, что об этих странах в его время, после походов римских полководцев, не было известно ничего определенного. К сожалению, в нашем распоряжении очень мало данных для суждения об эратосфеновых описаниях внутренних областей северных стран и, в частности, стран Причерноморья. Однако сохраненные преимущественно Страбоном, а также и некоторыми другими авторами отдельные штрихи показывают, что Эратосфен был во многих случаях оригинален и располагал материалом, из других источников неизвестным. Таково, например, его сообщение о зимнем холоде в причерноморских странах, из-за которого лопались даже бронзовые сосуды, подтверждаемое им надписью на сосуде, посвященном жрецом Стратием и прочтенной кем-то из его осведомителей в храме Асклепия в Пантикапее119.

Хотя Эратосфен и повторяет версию Гекатея о лунообразной форме Черного моря120, но лишь в виде иллюстрации к собственным соображениям о разделении Эвксинского понта как бы на две части мысами – Карамбисом, расположенным на пафлагонийском берегу Малой Азии, и Бараньим лбом, находящимся в Крыму. Расстояние между этими мысами не превышает, по его мнению, 1000 стадий, ввиду чего Черное море, соответственно такому изображению, состояло как бы из двух отдельных морей, соединенных проливом шириной около двухсот километров.

Представление об этих выступающих посредине Черного моря мысах восходит, сколько известно, к Эфору, что засвидетельствовано Пс. Скимном121. В отношении истоков и русла р. Дуная Эратосфен располагал теми же данными, что и Аристотель: истоки р. Истра находятся, по его словам, в пустынных местах над Адрией122, а изливается она двумя руслами – в Адриатическое и Черное моря123. Вслед за Патроклом, по-видимому (ср. выше), он распространял наименование горы Каспия на весь Кавказ и считал его местным по происхождению124.

Эратосфен, подобно своим древнеионийским предшественникам, отнюдь не чуждался и мифологического материала. Его в особенности, сколько можно судить по отрывочным данным, занимала легенда об аргонавтах, которых он во главе с Ясоном направляет пешком из Колхиды в Армению и Мидию125. В этом свидетельстве, быть может, следует усматривать намек на попытку рационалистического истолкования Эратосфеном древней версии мифа об аргонавтах, предполагавшей их возвратное путешествие по р. Фасису и океану. Эратосфен, видимо, старался истолковать кавказский этап маршрута аргонавтов в свете тех данных, какие Патрокл сообщал о водном пути через Кавказ и Каспийское море в Индию. Весьма вероятно, что к нему же восходят и другие упоминания Страбона об аргонавтах во внутренних областях Кавказа, в частности легенда, о происхождении от аргонавтов армян (XI, 4, 8) и о выводе Ясоном р. Аракса в Каспийское море (XI, 14, 13).

Несравненно больше можно сказать об осведомлённости Эратосфена в области географии Северной Азии, для описания которой, помимо сочинений спутников Александра Македонского, он пользовался, несомненно, и периэгесой Демодаманта, побывавшего у северных рубежей Индии и на Сыр-Дарье126. Именно ему, вероятно, Эратосфен обязан своими сведениями о верхнем течении рек Окса и Яксарта и живущих по этим рекам народах. Эратосфенова диафеса среднеазиатских племен при всей краткости и суммарности, с какой ее характеризует Страбон (XI, 8, 8), необходимо должна быть сопоставлена с описанием североазиатских местностей у Плиния, прямо ссылающегося на Демодаманта, а также у Птолемея, широко его использовавшего, наряду с некоторыми другими источниками.

Эратосфен знает массагетов к западу от течения р. Окса. Согдиан и саков он помещает к северу от Индии, а частично и бактриан, которых он называет также соседями массагетов, имея в данном случае в виду, может быть, бактрийскую границу на западе на рубеже III-II столетий до н. э. Эратосфенову границу между саками и согдианами (по Яксарту), равно как и между согдианами и бактрами (по Оксу), находим мы и у Птолемея. В тапирах, между гирканами и ариями, следует видеть, может быть, тех тапуриев-скифов, которых Птолемей локализует в Скифии вместе с анареями и галактофагами у подножия Тапурских гор127.

Что касается до племен, обитавших по берегам Каспийского моря, то, заимствуя их перечисление и описание у Эратосфена, Страбон указал на зависимость последнего от Патрокла; при изучении Патроклова перипла все их наименования были рассмотрены нами выше.

Не в пример спутникам Александра Македонского и авторам, писавшим на основании их данных, Эратосфен осведомлен совершенно точно о раздельности бассейнов Каспийского моря и Меотиды, а также о раздельности и независимости друг от друга рек Окса и Яксарта, с одной стороны, и Танаиса, с другой. По этому поводу он полемизирует с Поликлетом, утверждавшим идентичность Яксарта и Танаиса, в частности, на том основании, что на Яксарте росла ель – растение, по мнению Поликлета, не встречающееся в Азии. Эратосфен показал, что ель растет также и в Индии и что именно из елового леса Александр Македонский соорудил свой флот. Страбон прибавляет к этому, что Эратосфен опроверг многие из подобных утверждений спутников Александра, основанные на ошибочных географических представлениях.

Этим исчерпываются данные для суждения о географии Эратосфена как в общих ее чертах, так и применительно к северным странам. Насколько позволяют судить по большей части отрывочные замечания Страбона, Эратосфен пытался привязать изображение обитаемой земли, полученное им от предшествующей географической традиции, с теми поправками, какие были привнесены в IV и III столетиях до н. э., к твердому костяку меридианов и параллелей, проведенных им на основании астрономических определений и арифметических расчетов расстояний. Эратосфен, однако, в своих расчетах отправлялся не от градусной сетки, на которую посредством определения широты и долготы были бы нанесены границы материков, страны, реки, горы и отдельные пункты. Наоборот, его меридианы и параллели были привязаны к некоторым географическим пунктам, находившимся, по его далеко не всегда точным расчетам, на определенном меридиане или параллели. Так, меридиан, проведенный им через Александрию, проходил через Родос, Троаду, Византии и Борисфен – пункты, лежащие в действительности далеко не на одном меридиане, со значительными отклонениями от него к западу и востоку.

Подобные ошибки определялись трудностями, с которыми связано было для Эратосфена установление широты того или иного пункта, ибо он не мог судить о разнице солнечного времени в интересовавших его местах относительно какого-либо другого определенного пункта.

Эти искажения бросились в глаза Гиппарху, который на полстолетия позже разделил меридиан на 360 частей и, приняв эратосфеново измерение земного круга, определил протяжение одного градуса в 700 стадий, назвав каждое такое расстояние "климатом" (χλίμα)128. Гиппарховы χλίματα представляли собой в сущности лишь более дробные и регулярные деления тех семи χλίματα, которые установил Эратосфен своим разделением меридиана на пространстве от Мероэ до Туле.

В своем против Эратосфена направленном сочинении129 Гиппарх указывал также на важность наблюдения времени солнечных и лунных затмений для определения географической долготы. Гиппарх не создал своей собственной карты мира и даже не описал ее хотя бы самым схематическим образом в каком-либо из своих сочинений. Он лишь указал путь для составления такой карты. По этому пути значительно позже пошли географы Марин Тирский и его ученик и популяризатор Птолемей.

ЗНАЧЕНИЕ РИМСКИХ ЗАВОЕВАНИЙ КОНЦА РЕСПУБЛИКАНСКОЙ ЭПОХИ ДЛЯ РАСШИРЕНИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О СЕВЕРНЫХ СТРАНАХ. СТРАБОН

Дальнейшее обогащение географических знаний о северных странах происходило главным образом в результате завоевательных войн, которые Рим вел на северо-западе и северо-востоке своих обширных границ во II-I столетиях до н. э. Эти новые знания не прибавили уже ничего для формирования общих географических представлений, так как они сообщали о странах, известных в отдельных чертах уже и ранее, но мало изученных вследствие их отдаленности или неприступности.

Если в эпоху завоевания римлянами Македонии римские легионы проникали в глубину Фракии, то подойти к Дунаю в его нижнем течении довелось впервые лишь М. Ливию Друзу в 112 г. до н. э. и К. Скрибонию Куриону в 74 г. до н. э., во время их походов против скордисков и дарданов130. Эти войны познакомили древних географов с некоторыми более отдаленными племенами фракийцев, бастарнов и даков, описание которых со значительными подробностями, заимствованными преимущественно из римских источников, находим мы у Страбона131.

Весьма существенные пополнения в географических знаниях кавказских стран были привнесены в древнюю науку в результате римских войн с царем Понта и Боспора Митридатом VI Эвпатором. В 69 г. до н. э. Лукулл, преследуя соединенные понтийские и армянские силы, проник глубоко в Армению и взял столицу ее Тигранокерту, незадолго перед тем отстроенную Тиграном II на месте позднейшего Мартирополиса (современный Фаркин), и проник до древней столицы Армении Артаксаты на р. Араксе (близ современного Еревана).

Сменивший Лукулла на посту командующего войсками против Митридата Помпей, преследуя отступавшего противника, проник в 66-65 гг. до н. э. в Колхиду, Иберию и Албанию и очутился всего на расстоянии трехдневного перехода от Каспийского моря132. Помпея в его походах сопровождал друг его историк и географ Теофан Митиленский, записками которого широко воспользовался Страбон и другие более поздние авторы, писавшие о митридатовых войнах и о странах Кавказа133. Следует сказать, что Страбон и сам, будучи каппадокийским уроженцем, был достаточно сведущ в кавказской географии134; поэтому описание внутренних областей Кавказа, а также и его черноморского побережья, ставшего более известным с тех пор, как по нему прошел на север Митридат, спасаясь от преследования Помпея, исполнено им со значительной полнотой. Для этих описаний, помимо общегеографических трудов своих предшественников, Страбон использовал также историческую и географическую литературу, основанную на локальных данных, в частности сочинения Метродора Скепсийского, Артемидора Эфесского и Гипсикрата Амисенского, живших на рубеже II-I столетий до н. э. и уделивших в своих произведениях много внимания географии Кавказа.

Страбон представляет себе Кавказ на основании описания Метродора135 в качестве горного хребта, протянутого с запада на восток между Черным и Каспийским морями, к югу от которого находятся Иберия и Албания, а к северу скифо-сарматские степи. В южной части посредством своих отрогов Кавказ соединяется с Арменийскими и Мосхийскими горами (т. е. с хребтом Малого Кавказа), которые в свою очередь продолжаются на юго-западе в качестве хребтов Скидиса и Париадра, являющихся продолжением малоазийского Тавра. Между названными хребтами на побережье Черного моря находится Колхида, о которой Страбон сообщает, контаминируя различные и разновременные источники и впадая вследствие этого в некоторые противоречия. На основании источников более древних, восходящих в конечном счете к Эратосфену и Патроклу, юго-западная граница Колхиды помещается им на малоазийском побережье чуть ли не у Амиса (II, 1, 3). Более поздние данные, происходящие из сочинений эпохи Митридатовых войн (XI, 2, 18), заставляют его отодвинуть границу области колхов значительно к востоку и поместить ее между Фасисом и Трапезунтом. Противоречие это должно найти свое объяснение в том, что более древняя версия имела в виду прежде всего описание торгового пути, ведшего через Колхиду из закаспийских стран к греческим портам Малой Азии и связывавшего Колхиду с Амисом136 и Синопой, до которой от Фасиса два дня пути137.

Позднейшая же версия, помимо того, что она основывалась на более точных данных, относится к тому времени, когда колхидская торговля, видимо, уже утратила свое первоначальное значение греко-индийского транзита и приобрела более локальный характер138 и из торговли экзотическими товарами обратилась преимущественно в торговлю солью139. Из населенных мест Колхиды Страбон называет три прибрежных пункта: Фасис, Диоскуриаду и Питиунт, известные ему из Артемидора и из более древних источников. Они же назвали ему и реки Колхиды: Фасис, Гипп и Главк. Эти имена в качестве названий рек встречаются у различных авторов, причем вместо последней чаще фигурирует Кианей – имя, выражающее, однако, этимологически почти синонимическое понятие. Поэтому указанные имена должны были скорее всего принадлежать к мифическим их наименованиям, связанным с легендой об аргонавтах.

Реки Гипп и Кианей (Главк) более поздними авторами локализуются обычно на побережье между Диоскуриадой и Фасисом140 не как притоки последнего, а как реки, впадающие непосредственно в Черное море. На основании этих же более древних данных Страбон указывает и истоки Фасиса в Арменийских горах (XI, 2, 17). По этой версии, опять-таки теснейшим образом связанной с описанием торгового пути из закаспийских стран к Черному морю, шедшего по долине р. Аракса, за верховья р. Фасиса принимался крупнейший левый приток Риона – Квирила, берущая начало с Сурамского хребта, вдоль русла которой проходила древняя дорога из Колхиды в Армению, – так называемая "Каспийская дорога"141.

Теофан Митиленский сообщает о судоходности р. Фасиса вплоть до крепости Сарапаны (отождествляемой с современной Шорапани), откуда имеется дорога, ведущая в долину р. Кира (Куры), которой, вероятно, хотя бы частично142 воспользовался Помпеи на своем пути в Иберию. Страбон в противоречие с вышеуказанным сообщением выводит р. Фасис из гор, лежащих над Иберией (X, 3, 4), имея в виду в данном случае верхнее течение р. Риона, наименование которого слышится, может быть, в имени р. Рис, называемой еще Пс. Скилаком (§ 81) в числе рек Колхиды.

Характеризуя естественные богатства страны со слов того же Теофана, Страбон приводит также и известную нам уже из Геродота легенду о египетском происхождении колхидского льна, повторяя при этом и самую версию о египетском происхождении колхов не от собственного, однако, имени и не настаивая на ее истинности (XI, 2, 17).

Диоскуриаду, а не Фасис в противоречие более древним авторам и полемизируя с Эратосфеном, считавшим наиболее удаленным к востоку пунктом Средиземноморья Исский залив (II, 5, 25), называет Страбон самым восточным пунктом Черного моря – факт, своим противоречием действительности указывающий лишь на то, что слава Диоскуриады вобрала в себя все представления, относившиеся первоначально к Фасису. Близ Дискуриады Страбон помещает р. Харес, идентичную Харию или Хариенту других авторов143 и отождествляемую с современной р. Хопи.

На границе Колхиды и Иберии Страбон помещает крепость Идеессу, названную так, вероятно, спутниками Помпея, а ранее именовавшуюся "Фриксовым городом" (XI, 2, 18), или памятником Фриксова похода (I, 2, 39), – пункт, связанный с именем Фрикса скорее всего какими-либо культовыми ассоциациями144. Подтверждением этому предположению может служить еще и свидетельство Тацита145 об оракуле и святилище Фрикса в земле иберов и албанов, где запрещалось приносить в жертву баранов. Вероятно, этот же самый пункт имеет в виду Страбон, пользуясь более древним источником и сообщая о выстроенном Фриксом в стране мосхов святилище Левкотеи, где также запрещалось приносить в жертву баранов. Наконец, может быть, этот же самый пункт упоминает и Плутарх146, именующий его Бриксаба и помещающий его на Танаисе, в порядке отождествления последнего с Фасисом. Весьма вероятно, что сходство наименования этого пункта с именем Фрикса сыграло немалую роль в привлечении к нему соответствующих легенд.

В качестве ближайших соседей колхов Страбон называет фтейрофагов, локализуемых им в горах к северу от Диоскуриады (XI, 2, 1), которых более поздние источники помещают в районе Питиунта147 и отождествляют с геродотовыми будинами-гелонами, указываемыми Пс. Скилаком на кавказском берегу (§ 80), на основании древнеионийских данных, о чем речь подробно шла выше.

Неподалеку от них Страбон помещает соанов, характеризуя их как весьма многочисленное, воинственное и могущественное племя, в чьей стране добывается золото, описание способа добычи которого не оставляет сомнения в аутопсии его источника. Что этим источником был Теофан Митиленский, позволяет догадываться указание на количество выставляемого войска – практическое обстоятельство, интересовавшее Помпея, несомненно, больше всяких других. Имя соанов, в котором нельзя не подозревать имени позднейших сванов, упоминает Плиний148, локализующий их на р. Хобе (современный Кодор).

Между Кавказским хребтом и Арменией Страбон помещает Иберию и Албанию. Последняя находится на берегу Каспия и отделяется от первой областью Камбисеной (XI, 4, 1, 5). В Другом месте (XI, 14, 4) и, несомненно, на основании другого источника Страбон характеризует Камбисену как горную, покрытую снегом местность, расположенную между Арменией, Иберией и Колхидой, которую по этим указаниям необходимо локализовать в современной Ширакской степи. Именем своим она связана с наименованием р. Камбиса149, отождествляемой с современной Иорой, впадающей в Куру выше Алазани.

Иберов, населяющих долину р. Куры, занимающихся земледелием и обладающих высокой материальной культурой, Страбон не отграничивает строго от северных горных племен, находившихся в соседстве и родстве со скифами и сарматами. Эти горные племена, к которым, несомненно, должны быть причислены и многие из жителей Северного Кавказа, в то время еще не оформившиеся и не обособившиеся резко в этническом и политическом отношении, Страбон характеризует опять-таки как земледельческие, имея в виду, вероятно, земледелие лишь менее интенсивное, чем у долинных иберов.

Имя кавказских иберов Страбон производит, как и многие другие авторы, от иберов Пиренейского полуострова на том основании, что в их горах, как и в горах Испании, добывается золото (XI, 2, 19). Из рек Иберии, помимо Кира, для которой он знает более древнее имя – Кор, свидетельствующее о том, что упоминание об этой реке содержалось в некоем, более древнем, чем описание Теофана Митиленского, источнике – вероятнее же всего, у Эратосфена, Страбон называет пять ее притоков:

Арагон (современная Арагва), Алазоний (современная Алазань), Сандобан, Ритак и Хан. Из трех последних наименований, названных лишь Страбоном, со слов Теофана Митиленского, ближайшему отождествлению поддается, может быть, лишь Хан, сопоставляемая именем своим с современной рекой Канак в Дагестане150.

Из населенных пунктов древней Иберии Страбон упоминает только две крепости при реках Кире и Араге – Гармозику и Севсаморы. Первый из этих пунктов упоминается также Плинием151 и Птолемеем152, причем Плиний называет его столицей Иберии. Локализуется он на основании топонимических и с недавнего времени весьма умножившихся археологических данных на месте Армазицихе, близ Мцхета, средневековой столицы Грузии. Второй из названных пунктов связывается с группой археологических памятников, сохранивших древнее название Цикамури, близ местности, именуемой Самтавро, недалеко от Мцхета.

Далее Страбон описывает четыре горных прохода в Иберию из соседних с ней областей: один из Колхиды, отождествляемый с Сурамским перевалом, другой с севера, через Кавказский хребет, по долине р. Арага, отождествляемой с Дарьяльским проходом и позднейшей Военно-Грузинской дорогой, и, наконец, путь в Албанию и в Армению по долинам рек Ал аза ни и Куры.

В качестве источника, использованного Страбоном для характеристики древнеиберийских социальных установлений, скорее всего служил все тот же Теофан Митиленский, так как до похода Помпея греческие землеописания не содержали известий об иберах. Он руководствовался не только личными наблюдениями, но также и литературными данными, при этом, вероятней всего, иранского происхождения. В этом убеждает прежде всего то, что характеристика иберийского политического строя лишена той непосредственности, которая отличает, например, характеристику племенной организации соанов с их царем и советом из трехсот старейшин.

Характеристика социального строя древней Иберии, приводимая Страбоном, возникла под влиянием представлений о кастовом характере индийского и арийского древнейшего государственного устройства, нашедшего свое отражение в Зенд-Авесте153. В четырех социальных категориях древнеиберийского общества – царях, жрецах, воинах (земледельцах) и рабах – улавливается без труда нечто близкое к характеристике скифского политического устройства, известной из Геродота, где также выделены скифы царские или род (племя), из которого происходят цари, энареи, опять-таки род, или племя, жрецов, скифы-земледельцы и, наконец, скифские племена, являющиеся рабами скифов царских.

Эта же общественная градация выражена символически и в легенде о дарах (плуг, ярмо, секира и чаша), упавших с неба при сыновьях Колаксая и как бы предопределивших соответствующие социальные категории скифов. Несомненно, что и на характеристике социальных отношений скифов у Геродота отразились те же древнеиранские политические представления.

Любопытней всего, однако, то, что в заключение характеристики разделяющегося на четыре социальные категории общества иберов Страбон прибавляет другую характеристику, оказывающуюся в резком противоречии с первой154, в силу которой иберийские "рабы" или простой народ имеет первобытнообщинное устройство, с родовой собственностью, характеризующей их имущественные отношения, и с властью родовых старейшин – в качестве их политического порядка. Последний штрих, почерпнутый, вероятно, из непосредственных наблюдений во время похода Помпея, показывает, что заимствованная из литературных источников характеристика классового общественного строя иберов была приложена к обществу, в действительности находившемуся в стадии разложения первобытнообщинных отношений.

Расположившуюся на каспийском побережье Албанию Страбон ограничивает с севера отрогами Большого Кавказа; те из них, которые упускаются к Каспийскому морю, он называет Керавнскими горами. Это наименование Птолемей155 прилагает к северным отрогам Кавказа вообще.

С юга Страбон ограничивает Албанию Арменией, тогда как в действительности она должна была граничить с Мидией, тем более что Страбон подчеркивает принадлежность к Албании области племени каспиев, поглощенного албанами, видимо, незадолго до времени Теофана156, а ранее того входившей в состав Мидии Атропатены157. Именно в области каспиев протекали через Албанию реки Кир и Араке в их нижнем течении, которые уже у Плиния158, ссылающегося на "большинство" писателей, имеют общее устье, хотя еще Птолемей наряду с рукавом Аракса, впадающим в Куру, показывает и его собственное устье у современного залива Кирова159. Страбон, однако, пользуясь в данном случае, видимо, опять-таки Эратосфеном, говорит отчетливо об их раздельных устьях.

Страбон не показывает ни одного населенного пункта Албании, не найдя их, видимо, в своих источниках. В том, что он, помимо Теофана Митиленского, вряд ли располагавшего значительными сведениями, основанными на непосредственных впечатлениях, пользовался также широко сочинениями Аминты, одного из бематистов Александра Македонского160, убеждает целый ряд наблюдений. Прежде всего на это указывает описание природы и населения Албании в стиле легенд о "Золотом веке", в каком выдержаны описания гипербореев и других легендарных племен "счастливого и справедливого" образа жизни, о чем речь была подробно выше.

Страбон сам называет образ жизни албанов "киклоповским", т. е. легендарным (XI, 4, 3). Он подробно рассказывает о том, что земля Албании, орошаемая лучше долин Евфрата и Нила, не требует обработки, все в ней произрастает само по себе и плоды лишь в незначительной части используются людьми; обладающими высоким ростом, красотой, простодушием и беззаботностью. Они не имеют гражданского устройства, лишены мер, весов и торгашеских наклонностей, обладая весьма миролюбивым нравом. В их земле водятся прекрасные животные, но также и ядовитые пресмыкающиеся. Албаны и их собаки весьма пристрастны к охоте. В этих рассказах немало параллелей к тому, что можно найти у Аминты161 в отношении каспийских коней и необычайных мышей. Вероятно, из Аминты же заимствован передаваемый Плинием рассказ об албанских собаках необыкновенной силы, подаренных албанским царем Александру, презирающих медведей и поражающих львов и даже слонов162.

К реальности Страбон возвращается лишь там, где на основании данных Теофана характеризует вооружение албан, как подобное вооружению иберов. С албанами, так же как и с иберами, сражаются совместно горные и кочевнические племена, находящиеся с ними то во вражде, то в дружбе. В противоречие со сказанным в предшествующей связи относительно общественного устройства албан Страбон, со слов Теофана, сообщает о двадцати шести албанских племенах (родах?), говорящих на различных наречиях и управляющихся отдельными царьками (старейшинами) подчинявшимися, однако, общему царю (племенному вождю) во время нашествия римлян163.

Религию албанов Страбон характеризует на примере культов божеств плодородия, отожествляемых им с Солнцем, Зевсом й Луной, святилище которых он указывает где-то в западных пределах Албании, у границ Иберии. Все, что он сообщает далее о жрецах этого святилища, являющихся, как и у скифов или у иберов, после царей наиболее почитаемыми людьми, об оракуле этого святилища, аналогичного, вероятно, оракулу анариаков164, в особенности же об обычае годичной смены жрецов посредством их убийства, вполне соответствует тому, что извести-но о культе божеств плодородия у других древних народов;, в частности у скифов (ср. выше), со слов Геродота.

Все же общее впечатление от рассказа Страбона о колхах, иберах и албанах таково, что он напоминает сообщение офицера о проделанной им кампании, и в этом смысле несколько приближается к описаниям Юлия Цезаря. Впечатление это обусловливается, несомненно, тем, что Страбон опирался в первую очередь на данные Теофана, не упуская сообщить о количестве воинов, характере дорог и проходов, естественных и искусственных укреплениях, судоходности рек. Не исключено, что наряду с описаниями Теофана ему в той или иной форме были доступны донесения П. Канидия Красса, участника парфянского похода Марка Антония, зимой 36 г. до н. э. проникшего к р. Куре и принудившего иберов и албан к повиновению165. О его пребывании на Кавказе и о путях, которыми он шел, Страбон сообщает наряду с упоминанием о путях Помпея (XI, 3, 5). Характеристику племени албанов, основанную на легендах, рассказанных Аминтой о прикаспийских племенах, Страбон, быть может, нашел уже у Метродора Скепсийского или Гипсикрата, если только даже не у самого Теофана, ибо он ссылается на всех трех названных авторов при передаче легенд о кавказских амазонках166.

Теофан сообщал об амазонках в связи с рассказом о племенах гелов и легов (речь идет, вероятней всего, об одном, но по-разному перетолкованном имени, звучащем близко к имени гелонов), которых он локализует по соседству с албанами, на с большим трудом поддающейся отождествлению р. Мермадаль, которую на основании уже другого источника Страбон в следующем параграфе называет Мермод (XI, 5, 2), текущей с гор по земле племени сираков (Сиракене) и впадающей в Меотиду; у верховьев этой реки живут гаргареи – племя, связанное с амазонками и с их родиной – Темискирой. И, наконец, уже на основании третьего источника, излагавшего историю войны боспорского царя Фарнака с римлянами, Страбон называет реку, текущую по земле сираков, Ахардеем, которая, вытекая с Кавказских гор, впадает в Меотиду и по своему положению должна быть отождествлена с современным Манычем. Что же касается имен Мермод и Мермадаль, то в них следует видеть не что иное, как перетолкование того же самого местного наименования, которое слышится в имени Ахардей – перетолкование, произведенное при этом на "амазонский" лад, по сходству с именем Термодонт.

Отношения амазонок с гаргареями, живущими по склонам Керавнских гор (под этим именем Страбон в данном случае представляет Северный Кавказ вообще), рисуются Метродором и Гипсикратом как отношения, характерные для племен, живущих в условиях группового брака. Речь об этом была подробно уже выше. Так же, как в VI-V столетиях о савроматах, о гаргарейских амазонках сообщается, что они вырезают правую грудь; сражаются на воине, ухаживают за лошадьми и т. п. Страбон, излагая эти мифические рассказы, относится к ним более критично, чем Геродот или Пс. Гиппократ. Он не пытается объяснить рационалистически культовые и мифические факты, а лишь старается оттенить их нереальность и неисторичность, что особенно ярко выступает в его интерпретации легенды о встрече Александра Македонского и царицы амазонок Фалестрии (XI, 5, 4).

Впрочем, к рассказам об аргонавтах и о следах их пребывания во внутренних областях Кавказа, равно как и об Армене – эпониме и родоначальнике армян, Страбон относится с гораздо большим доверием, считая их, очевидно, необходимым "идеологическим" придатком сообщений о варварских народах, вводимых посредством подобных легенд в общеэллинскую семью.

Весьма вероятно, что из того же самого источника, сообщавшего о войнах Митридата и его потомков с римлянами, откуда Страбон заимствовал сведения о сираках, живущих на Маныче, и об аорсах на Дону, а также о набианах и панксанах, другими авторами не упоминаемых и до того, вероятней всего, скрывавшихся под общим именем савроматов и меотов, получены были им сообщения и о племенах кавказского берега Черного моря, расположенного между Колхидой и Боспором, через земли которых совершил свой отход на Боспор Митридат Эвпатор в 65 г. до н. э. И Артемидор Эфесский, и безыменные историки Митридатовых войн, которым Страбон доверяет в особенности, повторяя преимущественно имена, названные для восточного побережья Черного моря в перипле Пс. Скилака, исключают из их числа кораксов, распространяя на территорию этого племени имя гениохов, которых вместе с зигами и ахеями, занимавшими значительные пространства по берегу к северо-западу от гениохов, Страбон характеризует как довольно дикие и воинственные племена, ведущие оживленную разбойничью торговлю при поддержке царей Боспора (XI, 2, 12) на своих легких и именуемых "камарами" судах.

За именем гениохов Страбон позволяет угадывать для эпохи Митридата по крайней мере четыре самостоятельных племени, ибо у них было четыре царя (племенных вождя), которым в свою очередь подчинялись скептухи – родовые старейшины. О том, что имя гениохов являлось собирательным и скрывало за собой другие племена, переживавшие на рубеже н. э. период бурного этногенеза и территориальной экспансии, подобно родственным сарматским племенам северочерноморских степей, мы узнаем от авторов, описывавших восточный берег Черного моря несколько позже Страбона, в конце I и во II столетии н. э.

Взаимоотношения гениохийских племен с боспорскими и понтийскими греками привели к возникновению соответствующих "эллинизирующих" эти племена легенд, как и в отношении скифов или армян. Их эллинизированные имена – гениохи, зиги, ахеи – стали производить или от Диоскуров, культ которых засвидетельствован Лукианом на кавказском побережье под местным именем Кораков167, либо как ахеев от древних ахейцев, заблудившихся на море по окончании Троянской войны, или же, как это делает Страбон, от ахейцев-фтиотов, из числа спутников Ясона, т. е. от тех же аргонавтов.

Страбон называет имена мифических возниц Диоскуров – Река и Амфистрата, от которых якобы произошли гениохи (XI, 2, 12). У Солина эти имена звучат как Керкий и Амфит (XV, 17); первое из названных имен позволяет предполагать, что легенда в этой ее версии имела также в виду еще одно из гениохийских племен восточного берега Черного моря, известное с глубокой древности, а именно керкетов. Во всяком случае наличие различных версий легенды свидетельствует о том, что она разрабатывалась в различных центрах и фигурировала в нескольких друг от друга независимых исторических и географических произведениях. При описании северокавказского побережья Черного моря, примыкающего к Боспору и находившегося в сфере его политического влияния, Страбон называет несколько меотийских племен, имена которых заимствованы им из описания войн Полемона с местными династами за обладание боспорским престолом. Среди них, помимо известных еще из Гекатея дандариев (фр. 161) и восходящих к ионийским источникам168 синдов и торетов, названы агры, аррехи, тарпетыф обиднакены, ситтакены, доски и аспургианы. Последние помещены на территории Боспора, между Фанагорией и Горгиппией, и были приведены туда, вероятно, Аспургом, сыном Асандра (Асандроха) в качестве племени, из которого происходили названные цари и которое во всяком случае поддерживало их власть и выступало против Полемона (XI, 2, 11).

Эпиграфически, кроме того, засвидетельствованы дандарии, тореты и доски169, остальные же племенные имена известны только из этого текста Страбона. Локализованы они должны быть вдоль восточного берега Азовского моря. Из них ближе всего к Таманскому полуострову – дандарии, о чем, помимо известности этого имени уже Гекатею, свидетельствует указание Страбона, локализующее их по течению древнего рукава Кубани, впадавшего в Черное море к западу от Анапы (XI, 2, 11).

Видимо, вслед за Эратосфеном Страбон разделяет Северную Азию на две части – к западу и к востоку от Каспийского моря, принимаемого им за залив Скифского океана (XI, 1, 5). В своем описании восточной части Северной Азии, от Каспийского моря до Северной Индии, Страбон опирается нередко на сведения, исходящие от спутников и биографов Александра Македонского, имена которых он называет сам: Клитарха, Аристобула, Поликлета и др.; сообщениями их он воспользовался, вероятно, не непосредственно, а через Эратосфена, послужившего для него также передатчиком сообщений Патрокла и Демодаманта.

Из сочинений Эратосфена и Гиппарха происходит, вероятно, в значительной степени и та критика, которой Страбон подвергает неточные и нередко перемешанные с легендами сообщения писателей эпохи Александра. Однако в его распоряжении должны были быть также и сведения, происходящие из значительно более поздних источников, сообщавших о событиях второй половины II столетия до н. э., связанных с экспансией тохарских племен и крушением Греко-Бактрийского царства. Сопоставление соответствующих сообщений Страбона с извлечениями Юстина из истории Помпея Трога показывают, что Страбон мог использовать эту последнюю в качестве своего источника.

Не касаясь тех данных, которые относятся к прикаспийским областям и были уже рассмотрены в связи с обсуждением плавания Патрокла, отметим, что североазиатские пространства Страбон заселяет племенами даев (дагов), массагетов и саков. Для общего обозначения всех этих племен, включающих в себя еще более мелкие племена, имеющие собственные наименования, Страбон употребляет имя скифов (XI, 8, 2).

Скифов-даев, названных также Юстином и Птолемеем170 вместе с парками в качестве обитателей Маргианы, западная граница которой лежит у него на каспийском побережье, Страбон не прочь породнить с дунайскими даками (VII, 3, 12) и настаивает на том, что имя последних происходит от имени даев. В числе даев он называет апарнов (в другом месте – XI, 7, 1 – названных парнами), имя которых не может быть оторвано от наименования р. Сарния171, впадающей в Каспийское море и отделяющей Гирканию от скифской пустыни. На этой реке, отождествляемой с современным Атреком (см. выше), и жили апарны, или парны, что явствует из сопоставления указанных сообщений Страбона, основанных, очевидно, на разных источниках.

Далее к востоку от апарнов находились территории, занятые ксандиями, или ксантиями, и писсурами, также объединявшимися именем даев, и париями. Наконец, еще в одном месте (XI, 9, 3) Страбон употребляет имя парны – дай, отождествляет их с ксандиями и париями – имя, которое вероятней всего следует отождествить с теми же парнами, и выводит их, указывая, впрочем, на то, что мнение это не является общепринятым, из области над Меотидой. Эта локализация изобличает источник времен Александра Македонского, заставляющий р. Оке по отождествлении ее с Танаисом впадать в Меотиду, увлекая за собой и расположенные по ее течению племена.

Такое же механическое соединение разнородных данных обнаруживается при рассмотрении страбоновой характеристики массагетов, имя которых он также считает объединяющим большое количество разных племен, живущих к тому же в самых различных условиях: на горах, в равнинах, в болотах и на островах. Вслед за этим Страбон воспроизводит Геродотову характеристику массагетов во всех ее существенных чертах, называя даже и р. Оке (или Яксарт), на которой они живут, Араксом (XI, 8, 6). Далее же следует совершенно другая характеристика, предполагающая известную аутопсию и лишь в самой незначительной степени испытавшая на себе влияние идеализирующих тенденций, в духе легенд о Золотом веке, сказавшихся в "простодушии" массагетов и отсутствии у них "торгашеской хитрости".

В остальном же эта весьма реальная и детальная характеристика быта живущих в разнообразных естественных условиях среднеазиатских племен, в отдельных чертах совпадающая с этно-графическими деталями характеристики аргиппеев у Геродота, восходит, быть может, скорее всего к Демодаманту. Она, вероятно, относилась к различным племенам бассейна Яксарта и Окса; автор подчеркнуто говорит о различных народах, сближая их образ жизни со скифским, а имя массагетов на них распространил, может быть, уже сам Страбон.

То же самое проделывает Страбон и с саками, из числа которых он выделяет, как наиболее известных, в связи с предпринятой ими в середине II столетия до н. э. экспансией в южном и западном направлениях и занявших Бактриану, асиев, пасканов, тохаров и сакаравлов (XI, 8, 2). Три первые из названных им имен в таком же порядке повторяются у Птолемея (VI, 12, 4), поместившего их в Согдиане, между Оксийскими горами и северной частью русла р. Яксарта, и наименовавшего их ласками, патиями и тахорами.

Имя асиев звучит, вероятно, также в асиотах того же Птолемея, помещенных им в Скифии по сю сторону Имава (VI, 14, 10). Что касается последнего из этих сакских племен, имя которого звучит также сагаравки172 и сакаравки-скифы173, то оно локализуется, как и первые три, близ р. Яксарта и возводится к древнеперсидскому sakā rawakā. Имя это из сопоставления с данными китайских источников174 может быть истолковано как "царские саки", в связи с чем вспоминается указание Геродота на то, что саки являются частью племени царских скифов, переселившихся в Азию.

Сообщая далее некоторые факты из истории саков, Страбон относит к ним то, что Геродот рассказывает о воевавших с Киром массагетах (XI, 8, 5). В особенности же любопытно, что Страбон связывает с саками те походы в области Кавказа и в Мидию, которые Геродот приписывает европейским скифам. В частности, Страбон относит к сакам легенду об уничтожении мидянами (вместо которых у него фигурируют персы) варварского войска на пиру (XI, 8, 4) – событие, которое Геродот связывает с Киаксаром и скифами, пришедшими из Европы175.

Северочерноморские области Страбон описывает весьма подробно, в особенности же подробно Боспор с его населенными пунктами и прилегающие к нему местности. Наряду с данными, восходящими к древнеионийским источникам, воспринятыми им через посредство Эратосфена или через эллинистические периплы, он весьма широко пользуется материалом, содержащимся у историков митридатовых войн и в локальных историко-географических очерках, тоже, может быть, не непосредственно, а через Посидония, Аполлонида и Артемидора Эфесского, на которого он прямо ссылается (XI, 2, 14). В особенности любопытно его описание Азовского моря с эмпориями и рыбными промыслами, весьма содействовавшими расцвету боспорекой торговли.

Описание Боспора сшито также из различных, механически соединенных описаний. Это явствует хотя бы из того, что на протяжении одного лишь § 10, главы 2, книги XI Фанагория именуется у него то ή Φαναγόρεια, то τό Φαναγόρειον, то τά Φαναγόρια. Второе наименование Страбон употребляет при характеристике города в качестве столицы азиатской части Боспора, третье при определении его торгового значения. Видимо, все эти данные им сведены воедино из разных источников, с сохранением особенностей написания этого имени.

При описании Танаиса – греко-варварского эмпория при устье Дона, торговое значение которого Страбон весьма подробно характеризует, он вспоминает о недавнем разрушении его Полемоном – замечание, из которого следует заключить, что описание это заимствовано из истории войн потомков царя Митридата. К этому описанию присоединена затем часть перипла Азовского моря, перечисляющего населенные пункты, рыболовецкие станции – Большой и Малый Ромбиты, локализуемые у Ейского и Бейсугского лиманов, с указанием разделяющих их расстояний, близкий им по наименованию пункт Тирамбу, известную также Птолемею176, у которого в указанном месте содержится и весь перипл, использованный Страбоном, а также называется племя тирамбов (V, 9, 17), живших, очевидно, в районе названного пункта.

Описание Крыма и черноморского берега до устья Дуная отмечено теми же чертами, что и описание Боспора: данные древних периплов Страбон весьма обильно разбавляет сведениями, заимствованными из описаний истории Митридатовых войн, с прямыми ссылками на Посидония и Аполлонида при описании Крыма (VII, 4, 3). Наряду с деталями географическими и этнографическими Страбон сообщает целый ряд фактов из истории Крыма в эпоху Митридата VI, параллели которым содержатся в эпиграфическом декрете херсонесцев в честь понтийского полководца Диофанта177, а также в Херсонской присяге. При описании устья р. Тиры Страбон (VII, 3, 16) упоминает о Неоптолемовой башне, названной так, видимо, по имени митридатова полководца Неоптолема178, о котором "Страбон далее говорит еще в связи со сражениями его с боспоранами в' Керченском проливе, ведшимися летом на море, а зимой на льду (VII, 3, 18).

Что касается до описания собственно европейской Скифии, то здесь Страбон весьма краток. Кроме некоторых местных наименований, связанных с крымскими скифами, из их племен он называет лишь тафриев у Каркинитского залива (VII, 3, 19), которых мы выше отождествили с геродотовыми "слепыми", да, вероятнее всего, от этого же имени названных тавров (VII, 4, 2). Крым, а также пространство близ черноморского берега до Днепра Страбон называет "Малой Скифией", прилагая это наименование, собственно говоря, почти к той же территории, которую Геродот называл "Старой Скифией". Однако тут же, в противоречие с этим утверждением, Страбон называет Малой Скифией некоторое пространство к югу от устья р. Дуная (VII, 4, 5; ср. VII, 5, 13), видимо, соответствующее позднейшей Добрудже, именовавшейся Скифией и по римской провинциально-административной номенклатуре.

В качестве скифских местных наименований Крыма Страбон приводит лишь три, видимо упомянутые Гипсикратом в его историческом труде – Палакий, Хаб и Неаполис. Все три названные пункта принадлежат крымскому скифскому царству Скилура и его сыновей. Столицей царства крымских скифов является последний из этих пунктов, локализующийся на основании эпиграфических и значительных археологических данных близ современного Симферополя, на городище Кременчик. Что касается первых двух, то Хаб должен быть сопоставлен со скифским племенным наименованием хабаев (Χαβαιοί), засвидетельствованным декретом в честь Диофанта179, упоминающим также и φρούριον в области хабаев, вероятней всего идентичный Страбонову Хабу.

Палакий упомянут лишьм у Страбона. Отсутствие этого пункта в диофантовом декрете позволяет предполагать его локализацию где-либо в стороне от Херсонеса. Наименование это связывается с именем скифского царя Палака, сына Скилура180, и должно быть также сопоставлено с упомянутым у Плиния181 таврским городом Плакией. Весьма вероятно, что речь идет об одном и том же пункте. К перечисленным наименованиям следует прибавить также Тамираку, поселение, засвидетельствованное Птолемеем182 и другими авторами, локализуемое на берегу одноименного или, иначе, Каркинитского залива, близ современного селения Джарылгач. Наименование это, звучащее близко к Страбоном же названной у синдских берегов Черного моря Аборакг (XI, 2, 10), в первую очередь должно быть сопоставлено с древним местным наименованием Азовского моря – Темарунда, засвидетельствованным Плинием183, что, по его словам, означает "мать моря". Реальность этого эпитета, а, стало быть, возможно и перевода, подтверждается Геродотовым сообщением о том, что скифы называют Меотиду "матерью Понта"184.

О собственно европейской Скифии Страбон не сообщает почти ничего. Он подчеркивает полную неизвестность северных областей Восточной Европы, о чем свидетельствует, в частности, неизвестность истоков главнейших ее рек – Борисфена и Танаиса. Относительно Борисфена Страбон знает все, же, что он судоходен на расстоянии 600 стадий (т. е. около 120 км), течение же Танаиса ему известно и того меньше, ввиду суровости климата, препятствующей проникновению туда чужеземцев (XI, 2, 2).

Страбон опускает не только данные мифической географии Скифии (которых он касается лишь частично в связи с отмеченной выше, полемикой с Эратосфеном по поводу географической осведомленности Гомера), но также и те скифские племенные имена, какие известны из ионийских и более поздних, но основанных на них источников. Страбон называет их, равно как и упоминающих их авторов, опять-таки лишь в связи с полемикой вокруг Гомера. Он сам приводит лишь весьма ограниченное число племенных имен, ставших ему известными из историко-географических сочинений его времени и связанных, очевидно, так или иначе с событиями эпохи Митридата и его преемников. Перечисляя эти племена с запада на восток, он упоминает тирегетов, язигов-сармат, к которым прилагает эпитет "царские", и ургов.

Севернее этих племен живут роксоланы, за чьей территорией начинаются неизвестные местности (VII, 3, 17). Что касается первого из этих имен, то оно связано, с одной стороны, с именем р. Тиры (Днестра), по нижнему течению которой и локализует его Страбон. С другой стороны, оно является, вероятно, одним из древнейших западноскифских наименований, будучи известно уже Гекатею (фр. 155) в форме миргеты (у Геродиана, может быть, по ошибке – гиргеты), сопоставляется с племенным наименованием тиссагеты, засвидетельствованным Геродотом (IV, 22), и с упомянутым у него же именем скифского царя Таргитая. Весьма возможно, что они же скрываются хотя бы отчасти под Έλληνες Τυρίται, которых Геродот (IV, 51) помещает у устья Днестра.

В соседстве с этим древним именем Страбон называет язигов-сармат, засвидетельствованных лишь поздними авторами на той же приблизительно территории, где их помещает Страбон, и прежде всего Овидием185. Лммиан Марцеллин на основании пере-данной Птолемеем традиции (III, 5, 19) указывает их родину у Меотийского озера186, а второе их имя – сарматы, приводимое Страбоном, позволяет считать их выходцами из числа сарматских (савроматских) племен. В связи с этим должен быть истолкован и эпитет "царские", придаваемый им Страбоном.

Эпоха Митридатовых войн была также временем чрезвычайной активизации сарматских племен, утвердивших свою династию на боспорском престоле (начиная с Асандроха, или Асандра), расселившихся по Скифии и возглавивших, очевидно, союз (или союзы) скифских племен, поскольку с этого времени имя сармат оттесняет на второй план в исторической и географической номенклатуре имя скифов. Именно одному из сарматских племен – язигам, отличавшимся наибольшей экспансией, Страбон и придает эпитет „царские", в том же, очевидно, смысле, в каком его употреблял Геродот, а до него, вероятно, иранцы по отношению к племенам, возглавлявшим военные союзы скифских племен, и в каком его употребляет mutatis mutandis применительно к гуннам Приск Панийский.

Плиний187 застает язигов уже на Дунае, к югу от его устья н к северо-западу, вплоть до реки Тиссы, где их под именем язигов-метанастов (т. е. переселенцев) локализует Птолемей188. Проникновение язигов столь далеко к западу и распространение ими своего имени на все пространство "Старой Скифии" произошло, видимо, во время императора Клавдия, когда Тацит знает их в союзе со свевами в войске царя Ванния189. В латинских надписях этого и более позднего времени190 они фигурируют просто, под именем "сармат".

Что касается имени ургов, упоминаемого Страбоном вслед за именем язигов-сармат, то в нем, как это уже было указано выше, следует скорее всего видеть то самое древнескифское племенное наименование, которое послужило основанием для образованного, в порядке его этимологизации, имени Γεωργοί (скифы-земледельцы Геродота).

Имя роксоланов вместе с именем язигов упоминает Птолемей191, локализуя их, как и язигов, у берегов Меотиды, что позволяет видеть в них такое же сарматское племя, наименованием своим связывающееся с именем "алан", родственного сарматам племени, в котором Аммиан Марцеллин на основании неизвестных для нас данных видит потомков прикаспийских массагетов (XXX, 2, 3).

В качестве воинственного племени, кочующего зимой в боло-тистых местностях близ Меотиды (т. е., очевидно, к востоку от Азовского моря, в прикаспийских областях), а летом в открытых степях, описывает роксоланов и Страбон (VII, 3, 17), детально характеризуя их быт и вооружение на основании рассказа, заимствованного, вероятней всего, у Посидония или Аполлонида, у которых он почерпнул свои сведения о войнах Митридата с крымскими скифами (VII, 4, 3). Однако имя роксолан в качестве племени, населяющего скифский север, он нашел, быть может, уже у Эратосфена, ибо он впервые упоминает об этом племени в связи с разбором мнений Эратосфена и Гиппарха о соотношении обитаемого и необитаемого пространства на Земле (II, 5, 7).

Во всяком случае роксоланами в конце II столетия до н. э. были названы те степные скифы, которые под предводительством своего царя Тасия пришли на помощь Палаку против херсонесцев и Митридатова полководца Диофанта192. Имя их в форме ревксиналы названо также и в декрете в честь Диофанта. В I и II столетиях н. э. роксоланы вместе с язигами фигурируют на Дунае в качестве врагов римлян193. Имя "роксолан" употреблялось уже во II столетии до н. э., видимо, как собирательное, для различных более мелких сарматских племен, судя по крайней мере по количеству их войска, пришедшего на помощь Палаку (50 000 человек)194, равно как и по той характеристике, отвечающей скифскому быту вообще, какую находим для них в тексте Страбона. Во всяком случае в наименовании "роксолан" мы вправе слышать, с одной стороны, имя "алан", распространившееся во II-III столетиях н. э., подобно имени "сармат", на многие племена Северного Причерноморья, с другой же стороны, в первой части их имени звучит, быть может, имя Ρώς, которое схолиаст Аристотелева сочинения "О небе" (ad lib. II) прилагает к скифам и в котором угадывается древнее наименование р. Волги (Ρά), а также и самое имя позднейшей Руси195.

В своей критике свидетельств Питея о североевропейских странах и той доверчивости, с которой их принимали Эратосфен и Гиппарх, Страбон опирается на данные, добытые в его время в результате римских походов в Галлию., Германию и Британию, позволивших ему утверждать, во-первых, что Британия, видимо, самая северная из известных обитаемых земель, а во-вторых, что северные пространства к востоку от устья Эльбы должны быть признаны неисследованными и неизвестными (VII, 2, 4).

Все же Страбон располагает весьма детальными сведениями о племенах Северной Галлии, с которыми воевал Цезарь. Он подробно характеризует образ жизни венетов, обитавших в Арморике (в южной части Бретани) и разбитых Цезарем в морском сражении в 56 г. до н. э.196, высказывает предположение об их родстве с североиталийскими венетами – племенем кельтского происхождения (IV, 4, 17) и упоминает об осисмиях, покоренных Крассом197, локализуя их в северной части Бретани. Он подробно описывает Западную Германию от Геркинского леса до устья Рейна, а также и берег океана от Рейна до Альбиса (Эльбы) с упоминанием р. Амазии (Эмса), впадающей в океан между Рейном и Эльбой (VII, 1, 3). Для описания Германии Страбон пользуется данными о результатах не только походов Цезаря, но и предприятий эпохи Августа – походов Друза вдоль побережья Северного моря вплоть до Эльбы в 12-9 гг. до н. э.198 В связи с предприятием последнего он упоминает об острове Бурхана (VII, 1, 3) в Северном океане (о. Боркум), взятом римлянами после осады.

Ему могло быть известно, кроме того, то морское предприятие, о котором упоминает в своем "Завещании" Август199, относящееся к 5 г. н. э., в результате которого кимбры, семноны и другие германские племена просили римлян о дружбе. Вероятней всего, именно эти события имеет в виду Страбон (VII, 2, 1), сообщающий при упоминании о кимбрах и о занимаемом ими полуострове на Северном море, о священном сосуде, посланном ими в подарок Августу вместе с посольством, просившим о помиловании и покровительстве.

Цезарь, дважды побывавший в Британии в 55-54 гг. до н. э. и достигший во вторую кампанию р. Темезы (Темзы), своим подробным описанием географического положения острова и быта его обитателей200 дал в руки Страбона материал для критики сообщений Эратосфена и Гиппарха, основывавшихся на Питее. Однако эта критика была плодотворна лишь в отношении установления более правильного представления о размерах острова, весьма сильно преувеличенных Питеем. Что же касается его формы, то Страбон, как и Цезарь, воспроизводит определение Эратосфена, представлявшего Британию со слов Питея, но в угоду своему стремлению к геометризации – в качестве треугольника. При этом Страбон допускает весьма существенную и не совсем понятную по своему происхождению ошибку относительно положения Британии перед европейским материком, принимая во внимание те поправки, какие были им сделаны к вычислениям Питея и Эратосфена при определении размеров острова.

Одновременно с этим выясняется также и совершенная ошибочность его представления о форме и протяжении берега северо-западной Кельтики. Так, Страбон замечает (IV, 5, 1), что Британия одной из сторон своего треугольника обращена к кельтскому берегу, равному по длине, составляющей 4300 или 4400 стадий, соответствующему берегу Британии, тянущемуся от устья Рейна до Аквитании и Пирены, т. е. до самых берегов Испании. Это значит, во-первых, что Страбон представлял себе кельтское побережье от Пиренеев и до Рейна протянутым в виде почти прямой линии с юго-запада на северо-восток, не образующей ни Бискайского залива, ни полуострова, значительно выступающей к западу Арморики (Бретани).

В другом месте Страбон, правда, говорит о том, что осисмии и венеты (см. выше) живут на мысу, выдающемся в океан (IV, 4, 1), но тут же оговаривается, что мыс этот далеко не так велик, как утверждает Питей. Необходимо признать, что, критикуя Питея и Эратосфена, Страбон исходил все-таки из тех же самых, что и они, представлений о соотношении размеров Кельтики и Британии, допустив при этом ошибки, которых избежали названные его предшественники, лучше и правильней представлявшие себе кельтское побережье Атлантики и положение Британии перед его северной частью.

Весьма вероятно, что эти ошибочные представления Страбона восходят в данном случае к Полибию, как и во многих других связанных с критикой Питея и Эратосфена местах, причину же этих аберраций, может быть, надо усматривать в шаткой локализации Эстримнидских островов, связывавшихся не только с Кельтикой„ но и с Северной Испанией (см. выше).

Страбон упоминает о нескольких островах близ Британии, называя из них один лишь остров Иерну (Ирландию). Он сообщает о нем еще меньше, чем Цезарь, ссылаясь на свое незнание и на дикость его обитателей. В то время как Цезарь помещает остров Иерну к западу от Британии, определяя его размеры в половину против нее и упоминая наряду с Иерной еще и о. Мона (Энглиси), Страбон, характеризуя Иерну как остров, занимающий большее пространство в длину, нежели в ширину, помещает его к северу от Британии (IV, 5, 4) и называет пределом обитаемой земли (1, 4, 3), полагая о. Туле необитаемым и не давая веры сообщениям о нем Питея.

На этом исчерпываются знания Страбона о северных странах, основанные на великих открытиях IV столетия до н. э. и значительно пополненные сведениями, полученными в результате римских завоеваний во времена, близкие к началу н. э. Несмотря на обильный новый материал, находящийся в распоряжении Страбона, он не чужд, как мы видели, глубокого скептицизма по отношению к данным и выводам своих предшественников, касающихся, в частности, европейского северо-востока, его географии и этнографии населяющих его племен; он предпочитает отговариваться незнанием там, где его предшественники располагали сведениями, не пользующимися с его стороны по каким-либо причинам доверием.

Еще более, чем к Питею, он строг к географам Северной Скифии, ограничивая свой кругозор в пространстве черноморским и каспийским бассейнами, а во времени – периодами, преимущественно ему непосредственно предшествовавшими. Страбон касается древних наименований лишь в порядке отступления от своего повествования, довольно грубо, скомпанованного, как мы убедились, из весьма противоречивых сообщений его многочисленных и разнохарактерных источников.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Aristot., Meteorol., II, 5, 10 сл.

2. Strab., XI, 1, 8; Arrian., Anab., VI, 4, 3.

3. Arrian., Anab., IV, 1, 1.

4. Strab., XI, 7, 4.

5. Curt., VI, 4, 8.

6. Ptolem., Geogr., III, 5, 26.

7. Macrob., Sat., I, 11, 33.

8. Just., XII, 2, 16.

9. Strab., XV, 1, 25.

10. Meteorol., II, 1, 14.

11. Aristot., Meteorol., I, 13, 15 сл.

12. Aristot., Meteorol., I, 13, 18.

13. Ср. Arr., PPEux., 16.

14. Aristot., Meteorol., II, 1, 10.

15. Aristot., Hist. animal., VIII, 13.

16. Plin., NH, IX, 53.

17. Strab., VII, 5, 10.

18. Ps. Aristot., De mirab. ausc., 105.

19. Aristot., De gen. anim., V, 3.

20. У Страбона, I, 4, 7.

21. Ср. Ps. Aristot., De mundo, 3 сл.

22. Aristot., Meteorol., I, 13, 19.

23. Ps. Aristot., De mirab. ausc., 105.

24. Strab., VII, 1, 5; IV, 6, 9.

25. Aelian., Hist. anim., XVI, 33.

26. Ps. Aristot., De mirab. ausc., 48; 62.

27. Aristot., Meteorol., I, 14, 29; II, 1, 12.

28. Polyb., IV, 39, 1 слл.

29. Aristot., Meteorol., I, 14, 29.

30. Aristot., Meteorol., I, 13, 20.

31. Aristot., Meteorol., II, 15, 13.

32. Ps. Scymn., 841 сл.

33. Ps. Scymn., 850.

34. Ср., например, Ps. Scymn., 841 слл., где имеются неоднократные ссылки на Эфора.

35. Strab., II, 4, 2.

36. Strab., II, 1, 12.

37. Polyb., II, 4, 1, сл.

38. Avien., Ora marit., 151.

39. Strab., IV, 2, 1.

40. Ptolem., Geogr., II, 8, 1.

41. Strab., I, 4, 5.

42. Возводимые к Питею, сообщаемые Диодором (V, 21) и оспариваемые уже Страбоном (I, 4, 3) данные о величине Британии настолько не соответствуют реальности, что Штихтенот (D. Stichtenoth. Pytheas von Marseille, Weimar, 1959, стр. 75 сл.), основываясь на словах Плиния (NH, IV, 102), равно восходящих к Питею, толкует эти данные так, будто Питей прилагал к собственно Англии наименование Альбион, а под Британией понимал огромное треугольное пространство, обнимавшее также Ютландию и чуть ли не весь Скандинавский полуостров (см. приложенную в конце книги Штихтенота карту). Подобное толкование может быть признано справедливым в том смысле, что цифры Питея, относящиеся к Британии, имели в виду смутные данные об обитаемых странах северо-запада Европы вообще.

43. Diоd., V, 22. Любопытно, что в рассказе Диодора о добыче олова в Британии (V, 22, 2), опиравшемся, видимо, так же, как и соответствующий рассказ Плиния (NH, V, 4), на Питея, через Тимея, которого в своем тексте прямо называет Плиний, сообщается об острове, поименованном Иктис, на который британские аборигены якобы перевозят добытое ими олово (видимо, для его продажи.) При этом Диодор помещает остров Иктис по соседству с Британией (προχειμένην τής Βρεττανιχής) и объявляет его доступным сухим путем во время отливов, на основании чего остров этот обычно отожествляется с маленьким островком Св. Михаила в Маунтсбей в Корнуэлле, соответствующим всем этим условиям (С. Н. Оldfаthеr. Diodorus of Sicily, III, London, 1934, стр. 137, прим. 3). Однако Плиний помещает этот остров в шести днях плавания introrsum т. е., очевидно, к югу от Британии, явно путая его с Касситеридскими островами, а не с островом Туле, как считал Мюлленгоф (A. Müllenhoff. Deutsche Altertunekunde, I, Berl., 1893, стр. 471), поскольку об о. Туле у Плиния как раз перед этим шла речь. Впрочем, один из новейших комментаторов Питея Штихтенот (D. Stichtenoth. Pytheas von Marseille. Weimer, 1959, стр. 83) считает шесть дней плавания до о. Иктиса именно от Туле и отождествляет его с южной частью Англии Корнуэллом.

44. Strab., II, 4, 1.

45. Strab., I, 4, 3.

46. Tacit., Agr., 10.

47. F. Nansen. Nebelheim, т. I, Leipz., 1911, стр. 47 сл.

48. Plin., NH, IV, 104.

49. Strab., II, 4, 4.

50. Strab., II, 5, 8.

51. Gemin., Elem. astron., VI, 8 сл.

52. Ср. Г. Чайльд. У истоков европейской цивилизации. М., 1952, стр. 542 сл.

53. S. Vernadski. Der Sarmatische Hintergrund der germanischen Völkerwanderung. "Saeculum", 2, 1951, Heft 3, стр. 340 сл.

54. Plin., NH, XXXII, 11.

55. Plin., NH, IV, 94.

56. Diod., V, 23, 1 сл.

57. Apoll. Rhod., Argon., IV, 505.

58. Штихтенот (назв. соч., стр. 31) в противоречие с прежними исследователями, ограничивавшими осведомленность Питея западной Балтикой, полагает, что его Танаис должен быть отождествлен не с Эльбой, например, а с Невой, поскольку устье ее лежит у крайнего предела Балтики, а Питеев-де Танаис надо понимать в смысле восточной границы европейского пространства.

59. Strab., II, 5, 5.

60. Aristot., Meteorol., II, 13, 29; II, 1, 10.

61. Arrian., Anab., VII, 16, 2 сл.

62. Curt., VII, 6, 11.

63. Strab., XI, 7, 3.

64. Diod., XIX, 100, 5.

65. Plut., Demetr., 47.

66. Ср. "Hermes", XIX, 1884, стр. 165 сл.

67. Plut., Demetr., 47.

68. Plin., NH, II, 167.

69. См. K. Neumann. Die Fahrt des Patrokles auf dem Kaspischen Meere. "Hermes", XIX, 1884, стр. 165 сл.; F. Gisinger у P.-W., RE, XVIII, 2, 2263 сл.

70. Plin., NH, VI, 36.

71. Ср. P.-W., RE, IX, 1, 464 сл.

72. Strab., IX, 8, 8.

73. Strab., XI, 7, 1.

74. Plin., NH, VI, 48.

75. Ср. P.-W., RE, Supplement, VII, 363.

76. Ptolem., Geogr., V, 9, 23.

77. Plin., NH, VI, 38.

78. Ptolem., Geogr., V, 13, 9.

79. K. Neumann, ibid., стр. 172.

80. Ptolem., Geogr., V, 9, 12.

81. Strab., II, 1, 17.

82. Strab., XI, 8, 8.

83. Herod., III, 92.

84. Strab., XI, 6, 1; ср. Plin., NH, VI, 38.

85. ВДИ, 1947, № 4, стр. 226; ср. ВДИ, 1949, № 2, стр. 301, прим. 6.

86. Ср. Ptol., Geogr., VI, II, 4.

87. Plin., NH, VI, 36.

88. Ср. P.-W., RE, IX, 467 сл.

89. См. A. Berthelot. L'Asie centrale d'aprés Ptolémeé. Paris, 1930, стр. 188; ср. P.-W., RE, XVIII2, 2006 сл.

90. Plin., NH, VI, 46.

91. Plin., NH, VI, 46.

92. K. Neumann, ibid., стр. 179.

93. Ср. Arr., Anab., III, 11, 3.

94. Hom., Iliad., XIII, 6.

95. Ptolem., Geogr., VI, 15, 3.

96. Strab., XI, 2, 16.

97. Plin., NH, VI, 15.

98. Ср. H. Berger. Geschichte der Wissenschaftlichen Erdkunde der Griechen. 2-e Aufl., Leipz., 1898, стр. 370 сл.

99. Strab., I, 4, 9.

100. Aristot., De coelo, II, 14, 16.

101. Здесь и далее стадий равен 200 м.

102. Cleomed., De motu etc., 1, 10.

103. Strab., I, 4, 2.

104. Strab., I, 3. 22.

105. Strab., XVII, 1, 8.

106. Plut., Alex., 26.

107. Strab., I, 4, 7.

108. Strab., II, 1, 31.

109. Strab., II, 1, 2.

110. Strab., II, 1, 22 сл.

111. Strab., VII, 3, 7.

112. Strab., I, 3, 4.

113. Strab., I, 2, 31.

114. Strab., I, 3, 4.

115. Strab., XI, 11, 7.

116. Oros., Hist., I, 2, 17.

117. Strab., XI, 6, 1.

118. Strab., IV, 5, 18.

119. Strab., II, 1, 16.

120. Strab., II, 5, 22.

121. Ps. Scymn., 935 сл.

122. Schol. Apoll. Rhod., IV, 284.

123. Strab., I, 3, 15.

124. Strab., II, 2, 15.

125. Strab., I, 3, 2.

126. Plin., NH, VI, 46.

127. Ptolem., Geogr., VI, 14, 12.

128. Strab., II, 5, 31.

129. Strab., I, 1, 12.

130. Flor., I, 39, 6.

131. Strab., VII, 5, 1 слл.; ср. Liv., XI, 57 слл.

132. Plut., Pomp., XXXIV слл.

133. О том, в какой степени Страбон в описании Кавказа зависел от Теофана, позволяет судить, в частности, один характерный штрих: Плутарх, также опирающийся и неоднократно ссылающийся на него (Plut., Pomp., 37, и др.), в биографии Помпея сообщает, что последний не пошел к Каспийскому морю из-за большого количества пауков и скорпионов (Plut., Pomp., 36). Сообщение о ядовитых пресмыкающихся, а также о скорпионах и пауках в Албании находим мы и у Страбона (XI, 4, 6) в тех же самых словах, что и у Плутарха. Из ссылок самого Страбона на Теофан а явствует, что он заимствовал у него сведения о размерах и границах кавказских стран, о численности их населения и соединяющих их путях, равно как и ряд исторических деталей, о чем см. ниже. R. Laqueur. R.-W., RE, VA2, 2090; ср. K. J. Nemann. Jahrbücher für classische Philologie. Suppementband XIII, стр. 321 сл.

134. Моаферн, дядя Страбона с материнской стороны, был наместником Митридата Эвпатора в Колхиде (Strab., XI, 2, 18; ср. XII, 3, 33). Это обстоятельство лишний раз указывает на связи семьи Страбона с Кавказом, традиции которых не могли не отразиться на его изложении кавказской географии, в особенности в ее причерноморской части.

135. Strab., XI, 1, 15.

136. Strab., II, 1, 11.

137. Strab., XI, 2, 17.

138. Plin., NH, VI, 15.

139. Strab., XI, 5, 6.

140. Ptolem., Geogr., V, 9, 2.

141. См. Я. А. Манандян. О местонахождении Caspia via и Caspiae portae. "Исторические записки", XXV, 1948, стр. 59 слл.

142. Strab., XI, 3, 5.

143. Ps. Scyl., § 81.

144. Apoll. Rhod., Argon., IV, 130 слл.

145. Tacit., Ann., VI, 34.

146. Plut., De fluv., XIV, 4.

147. Arr., PPEux., 27.

148. Plin., NH, VI, 14.

149. Mela, III, 41.

150. P.-W., RE, III, 2, 2110.

151. Plin., NH, VI, 29.

152. Ptolem., Geogr., V, 11, 3.

153. Ясна, 19, 17: жрецы, воины, земледельцы и ремесленники. См. E. Herzfeld. Zozoaster and his World, v. I, Princeto, 1947, стр. 128.

154. Ср., однако, у Т. С. Каухчишвили, География Страбона, Тбилиси, 1957 (на груз. яз.), не усматривающей противоречий в страбоновой характеристике социального строя древних иберов и настаивающей на ее аутентичности.

155. Ptolem., Geogr., V, 8, 8.

156. Strab., XI, 4, 5.

157. Strab., XI, 14, 5.

158. Plin, NH, VI, 26.

159. Ptolem., Geogr., V, 12, 6.

160. Athen., XI, p. 500d, ср. P.-W., RE, I, 1894, стр. 2008, № 22.

161. Aelian., Hist. anim., XVII, 17.

162. Plin., NH, VIII, 149. О значении сочинений спутников Александра Македонского в качестве источников Страбона при описании им азиатских стра и, в частности, Кавказа, см. W. Aly. Strabon von Amaseia. Bonn, 1957, стр. 86 сл.

163. Strab., XI, 4, 6.

164. Strab., XI, 7, 1.

165. Plut., M. Ant., 34.

166. Ср., впрочем, довольно голословную попытку ограничить значение Теофана Митиленского как источника Страбона при описании Кавказа у W. Aly, ibid., стр. 91 сл.

167. Lucian., Toxar., 5.

168. Ps. Scyl., 72 сл.

169. IOSPE, II, № 6, 66, 347 и др.

170. Just., XII, 6, 13; Ptolem., Geogr., VI, 10, 2.

171. Strab., XI, 8, 1.

172. Ptolem., Geogr., VI, 14, 14.

173. Ps. Lucian., Macrob., 15.

174. P.-W., RE, IA2, 1611 сл.

175. Herod., 1, 106.

176. Ptolem., Geogr., V, 9, 4.

177. IOSPE, I2, № 352.

178. Ср., однако, у Э. Диля (P.-W., RE, XXII А2), полагающего, что наименование это связано отнюдь не с Митридатовым полководцем, а с одноименным сыном Ахилла, являясь, таким образом, лишним свидетельством древности и распространенности культа Ахилла на северном побережье Черного моря.

179. IOSPE, I2, № 352.

180. Strab., VII, 4, 3.

181. Plin., NH, IV, 86.

182. Ptolem., Geogr., III, 5, 2.

183. Plin., NH, VI, 20.

184. Herod., IV, 86.

185. Ovid., Trist., II, 191; Ex Ponto, 1, 2, 79.

186. Amm. Marc., XX, 8, 31.

187. Plin., NH, IV, 80.

188. Ptolem., Geogr., III, 7.

189. Tacit., Ann., XII, 29.

190. Например, CIL, XIV, 3608.

191. Ptolem., Geogr., III, 5, 19.

192. Strab., VII, 3, 17.

193. CIL, XIV, 3608.

194. Strab., XI, 3, 17.

195. Очерки истории СССР под ред. Б. Д. Грекова. Период феодализма, I, М., 1953, стр. 78 сл.

196. Caes., B. Gall., III, 8 сл.

197. Caes., B. Gall., II, 34; III, 9 сл.

198. Dio Cass., LIV, 32 сл.

199. Mon. Ancyr., V, 14 сл.

200. Caes., B. Gall., IV, 20 слл.; V, 2 слл.