| Норвежский крестьянин оставался свободным от личной зависимости на протяжении всего Средневековья. Он не был знаком с какой-либо формой серважа. Богатый или бедный, он считался субъектом права, и общество должно было уважать его правоспособность. У норвежских крестьян в большей мере, чем у западноевропейских вилланов или сервов, было развито сознание своей социальной полноценности, человеческого достоинства. Бонды ценили свою свободу и упорно отстаивали ее от всяческих посягательств, от кого бы они ни исходили – со стороны магнатов, государства, чужеземных дворян.
Обособленность крестьянского хозяйства в условиях преобладания хуторских поселений делала невозможным включение его в экономическую структуру крупного поместья с принудительными распорядками. Бонды привыкли полагаться исключительно на свои собственные силы. Им чуждо стремление найти себе могущественного покровителя и укрыться от невзгод средневековой жизни ценою утраты самостоятельности. Борьба с суровой и скупой на дары природой закаляла дух норвежского крестьянина, скотовода, рыбака, моряка не меньше, чем необходимость постоянно защищать свою независимость и старинные вольности от господ и захватчиков. Месть обидчику была императивом поведения средневекового скандинава – сносить личное унижение и ущемление прирожденных прав ему не позволяли традиционная мораль, представления о чести свободного человека, унаследованные от этики рода1.
Эти особенности положения норвежских бондов очень существенны, ими окрашивались все социальные процессы, происходившие в средневековой Норвегии. Но эти процессы по своей природе и направленности были враждебны свободе и независимости крестьянства.
В изученный нами период норвежское крестьянство переживало экономический, социальный и политический упадок. Бонды были оттеснены в общественной жизни на второй план. Ни в военном деле, ни в управлении они не сохраняли в XII и XIII вв. того значения, которое им принадлежало в эпоху викингов. Решающее общественное влияние перешло к служилому классу дружинников и чиновников короля, высшему католическому духовенству и примыкавшим к ним хольдам – верхушке бондов. Все большее число крестьян превращалось в лейлендингов – арендаторов, держателей земли от крупных собственников. Главной силой в военном деле стало рыцарство, с которым не могло соревноваться по своей боеспособности крестьянское ополчение. На бондов возлагались теперь заботы о снаряжении и содержании флота и о поставках провианта профессиональным воинам. В системе общественных отношений крестьянство постепенно занимает место тяглого сословия, объекта вотчинной и государственной эксплуатации.
С христианизацией страны отправление культа сосредоточилось в ведении духовенства, постепенно замыкавшегося в привилегированное сословие2. Характерное для феодализма общественное разделение труда между oratores, bellatores и laboratores восторжествовало и в Норвегии, – правда, по сравнению с другими странами Европы неполно и с запозданием. В течение двух столетий после прекращения экспансии викингов Норвегия приобщилась к западноевропейской цивилизации, утратив свою культурную и идеологическую изолированность. Дух викингов, смелых мореплавателей и участников заморских экспедиций, был ослаблен мирной жизнью и христианской проповедью. Изображения голов драконов и чудовищ со штевней боевых кораблей перекочевали на коньки деревянных приходских церквей. Очаг самобытной народной культуры, верной традициям эпохи викингов, переместился в Исландию, однако и эддическая и скальдическая поэзия, и саги по-прежнему были популярны в Норвегии. Духовные устои, на которые опиралось сознание свободы и независимости бондов, были расшатаны, но не уничтожены3.
Формирование феодальных институтов в стране с таким историческим прошлым, как Норвегия, не могло не получить глубокого своеобразия. Даже превращаясь в лейлендингов, крестьяне не теряли личной свободы. Элементы сословной их неполноправности скорее существовали фактически, нежели оформлялись юридически. Внеэкономическое принуждение не достигло в Норвегии такого развития, как во многих странах тогдашней Европы, да и не было в нем особой нужды: крестьяне платили относительно стабильную ренту продуктами, барщинных повинностей на них землевладельцы не возлагали.
Пытаясь определить особенности феодальных отношений в скандинавских странах, невольно даешь их отрицательную характеристику: говоришь о том, каких признаков феодализма, распространенных в Европе, здесь не существовало. Но не в отсутствии серважа и вотчинной юрисдикции, барщины и господской запашки выражается своеобразие социального строя Норвегии, так же как невозможно его правильно понять в одних лишь категориях "недоразвитости", "незрелости" или "неклассичности".
Специфика социального строя Норвегии XI-XIII вв. прежде всего в том, что основой его развития были противоречивые отношения между борщами и государством. Отчасти опираясь на поддержку бондов, используя их военные силы, привлекая их в органы местного управления, королевская власть вместе с тем эксплуатировала экономические и людские ресурсы крестьянских хозяйств и возлагала на них бремя содержания своих органов и сплотившегося вокруг нее господствующего класса. Кормления и налоги, публичные повинности и всякого рода службы крестьян составляли материальную основу норвежского средневекового государства.
Эта основная черта общественных порядков Норвегии опять-таки связана с сохранением крестьянами личной свободы. Обладая правами свободных людей, бонды оставались в непосредственных отношениях с королем и не могли быть исключены из официальной общественной жизни; крупные землевладельцы не были в состоянии подчинить свободных крестьян своему полному контролю. Поэтому господствующий класс неизбежно группируется в королевскую дружину. Не наследственные феоды, а кормления и доходы от государственных должностей были главным обеспечением их службы. В этом отличие норвежского лена или вейцлы от западного фьефа, и отличие немаловажное: вейцламан или сюсломан не может превратиться в независимого феодала, он подчинен королю и поддерживает его. На этом основании западные историки, как правило, отрицают существование феодализма в Норвегии до ее вступления в Кальмарскую унию – с их точки зрения, наиболее существенное в феодализме заключается в наличии феодов "французского образца".
Но сами норвежцы XIII в. понимали свои общественные порядки иначе: введение титулов "барон", "рыцарь", "герцог" вряд ли было лишь следованием чужеземной моде, – скорее оно порождалось потребностью выразить в этих западноевропейских социально-правовых категориях реально существующие отношения, просившиеся именно в такого рода определения и формы4.
Дело, конечно, не в титулатуре, а в существе общественных отношений. Политическое господство класса профессиональных воинов-рыцарей и духовного сословия, живших за счет эксплуатации крестьянства, дает основание утверждать: при всей самобытности своих исторических судеб Норвегия не отличалась в принципе от феодальных стран средневековой Европы. Важно, на наш взгляд, именно общественное разделение труда, подчиняющее крестьян государству и господам, – степень зависимости крестьян и характер их эксплуатации, формы пожалований рыцарям могли быть самыми различными.
Изученные нами социальные процессы выражают ведущую тенденцию развития норвежского общества в направлении к феодализму5. Эта тенденция, наметившаяся уже в XI в. и чрезвычайно усилившаяся в период гражданских войн, стала определяющей на протяжении XIII в. При Хаконе Хаконарсоне и Магнусе Хаконарсоне закрепились те черты социального строя Норвегии, которые оставались характерными для нее на протяжении последующего периода.
Если социальная система, сложившаяся в XIII в. в Норвегии, может быть названа феодальной, то, несомненно, этот феодализм весьма своеобразен. Впрочем, в какой стране феодальные порядки не отличались своеобразием? Даже если ограничиваться одной Европой, то и в ней феодальный строй обнаруживает исключительное богатство индивидуальных проявлений и местных вариантов.
Современная медиевистика задумывается над задачей построения типологии феодализма. Говоря об особенностях социальных отношений в средневековой Норвегии, приходится иметь в виду меру этого своеобразия – здесь она очень велика, "Особенное" явно доминирует над "общим".
Характерная черта общественной структуры средневековой Норвегии заключалась, как мы видели, в ее государственной окрашенности. Консолидация служилого класса в королевской дружине – хирде, монопольное право короля в военном деле и суде, являвшихся важнейшими атрибутами крупного землевладения в других феодальных странах, специфика норвежских ленов и вейцл – все это говорит о публичноправовой природе норвежского феодализма. Центральная роль королевской власти в эксплуатации крестьянства станет особенно ясной, если учесть, что часть бондов не держала землю от крупных вотчинников, подчиняясь лишь фискальному и судебно-административному аппарату государства.
Но в средневековой Норвегии крестьянство не превратилось в простой объект эксплуатации феодалов и короля. Его влияние на общественные дела, хотя и сократилось серьезнейшим образом, тем не менее оставалось заметным. Неполное феодальное общественное разделение труда выражалось и в том, что бонды не были совершенно устранены от участия в судебных и военных делах, и в том, что земля не превратилась в монопольную собственность класса феодалов. В Норвегии сохранялся слой одальманов – бондов, обладавших землею, причем земля эта не сделалась объектом свободного распоряжения, и в праве владения одалем сохранялись некоторые ограничения, восходившие к "дофеодальной" эпохе. В этих условиях королевская власть могла не только угнетать бондов и использовать их в собственных целях, но и опираться на них, преимущественно на их верхушку, выдвигая "могучих" или "сильных", "лучших" бондов и хольдов в качестве противовеса знати. В зажиточных бондах короли находили опору и в борьбе с голытьбой, разоренным и бесхозяйным людом. С помощью "крепких" хозяев был подавлен не один бунт "оборванцев" и "разбойников" (как именуют источники этих обездоленных людей).
Законодательная деятельность королевской власти, выразившаяся в дополнениях и изменениях старого областного права и в новом уложении 1274 г., в свою очередь до известной степени ориентировалась на "могучих" бондов6. Политика норвежских королей первой половины XIII в. в отношении хольдов и одальманов имела целью расширение социальной базы королевской власти за их счет: этим объясняется наделение хольдов привилегиями и приравнивание их к рыцарям, а также сокращение срока, необходимого для приобретения права одаля на наследственное владение, с 4 или 6 поколений до 60 лет, проведенное для того, чтобы пополнить слой одальманов людьми, поднявшимися на королевской службе7.
Относительное могущество королевской власти в XIII в., в период "величия" норвежского государства, нельзя объяснить одной только консолидацией господствующего класса вокруг короля – немаловажную роль сыграло и то обстоятельство, что, подавив выступления низших слоев крестьянства, короли смогли привлечь на свою сторону состоятельные его элементы и всех тех бондов, которые, собственно, не были крестьянами, образуя промежуточный слой между крестьянами и "господами".
Подобный промежуточный слой существовал в раннефеодальном обществе повсеместно8. Но в других странах он исчезал, либо утрачивал свое значение с торжеством феодального строя. Одной из особенностей социальной структуры средневековой Норвегии было то, что этот слой собственников, которых нельзя отнести к классу крестьян (ни по их отношению к земле, ни по их роли в производстве) или к феодальным землевладельцам, налагал заметный отпечаток на общество и в феодальный период. Наряду с лейлендингом, сидевшим на чужой земле, и свободным крестьянином-собственником мы наблюдаем в Норвегии самостоятельного бонда, который использовал в своем хозяйстве труд работников и сдавал часть земли арендаторам, но тем не менее продолжал принимать непосредственное участие в производстве. Эти фигуры олицетворяют различные общественные уклады.
Многоукладность социального строя средневековой Норвегии – еще одна неотъемлемая его черта и особенность. Многоукладность и пестрота общественных отношений в немалой мере объясняются спецификой экономической жизни страны. В связи с тем что удельный вес неземледельческих занятий, таких как скотоводство и пастбищное хозяйство, рыболовство, морские промыслы и судоходство, а также и охота, был очень велик, немалая доля населения не втягивалась в систему феодальной эксплуатации или втягивалась в нее лишь отчасти. Кроме того, крупное землевладение распределялось по различным областям и районам Норвегии крайне неравномерно. Будучи преобладающим в наиболее плодородных и равнинных районах и близ городов и торговых центров, феодальная собственность получила гораздо более скромное развитие в глухих и горных округах внутренней части страны9. Таким образом, многоукладность социального строя средневековой Норвегии дополнялась неравномерностью развития отдельных ее районов.
Отличительной чертой Норвегии была хозяйственная бедность, крайняя медленность экономического развития. На протяжении столетий хозяйство норвежского бонда не могло приобрести необходимой устойчивости, и производительность труда в нем оставалась очень низкой. Рост земледелия выражался лишь в расширении пахотной площади за счет расчисток пустующих земель и создания новых дворов, но и этот рост вскоре приостановился, сменившись в конце XIII или в начале XIV в. сокращением размеров пашни. Условия же труда и жизни крестьянства оставались в основном неизменными. Отделение ремесла от земледелия происходило необычайно медленными темпами, вследствие чего норвежские города начали превращаться в подлинные центры ремесла и торговли в тот период, когда в других странах Европы город давно уже стал средоточием экономического прогресса. В результате своего отставания норвежские города оказались в зависимости от иностранного купечества (прежде всего – от ганзейцев), что еще более затормозило их самостоятельное развитие.
Эти черты экономической жизни, ее застойность, во многом определяли особенности общественного строя Норвегии. Социальные отношения в свою очередь налагали неизгладимый отпечаток на экономику. Тяжелая государственная эксплуатация крестьянства серьезно препятствовала его труду и усугубляла неустойчивость крестьянского хозяйства. Длительное, почти безраздельное господство натурально-хозяйственных форм жизни влекло за собою застой производства. С конца XIII в. в Норвегии начинается экономический кризис, сопровождавшийся уходом части населения из сельского хозяйства, что при отсутствии развитого городского ремесла неизбежно вело к росту пауперизма и бродяжничества10. Когда в XIV в. на страну обрушились эпидемии Черной смерти, причинившие огромный ущерб населению и хозяйству, последнее пришло в упадок, из которого не могло выйти до конца XV в. Нет сомнения, что экономическая слабость Норвегии облегчила ее политическое подчинение Дании и Швеции в период Кальмарской унии.
Мы полагаем, что упадок Норвегии в конце XIII и XIV в. может быть понят только при учете особенностей ее социально-экономического развития в предшествующий период.
Однако, говоря об отставании Норвегии от многих других стран средневековой Европы, уместно вспомнить о том, какова была судьба феодального строя в Норвегии. В Англии ломка феодализма произошла в XVII в., но при этом вместе со старым порядком оказалось обреченным на гибель и самостоятельное крестьянское хозяйство: "очистка страны от феодализма" сопровождалась торжеством буржуазного лендлордизма и очисткой поместий от мелких держателей. Во Франции сеньориальное землевладение пало в результате великой революции в конце XVIII в., в Германии, России и других странах – того позже, в XIX в. Между тем в Норвегии крупное дворянское землевладение изжило себя уже в XVII в., к концу которого значительная часть земель перешла в собственность крестьян. В XVIII в. бонды уже были основным классом земельных собственников. Здесь не место рассматривать процесс уничтожения феодальной собственности в Норвегии, нужно лишь подчеркнуть, что она оказалась в этой стране гораздо менее устойчивой, чем во многих других странах Европы, из-за чего и сделалось возможным столь раннее ее исчезновение, притом без буржуазной революции или подобного ей социально-политического конфликта: силою экономической необходимости и в результате политики абсолютизма датско-норвежское дворянство было принуждено ликвидировать свои владения в Норвегии11. Феодализм в Норвегии был быстро изжит не вследствие интенсивного развития капиталистических отношений (оно пошло здесь много позднее), а потому, что крестьянское хозяйство оказалось в этой стране более устойчивым и жизнеспособным, чем дворянское.
Но социально-экономический переворот XVII и XVIII вв. лишь обнаружил те силы, которые с давних пор таились в Норвегии под покровом феодальной собственности. Самостоятельное крестьянское хозяйство в Норвегии на протяжении всего Средневековья оставалось основной производственной ячейкой и было связано с господским хозяйством лишь чисто рентным отношением. Может быть, нигде так ясно, как в Норвегии не видна мелкокрестьянская основа феодального строя. В силу феодального общественного разделения труда крестьянское хозяйство в период раннего Средневековья подпало под власть господ, – с изживанием социальных функций последних (прежде всего военной) оно высвободилось из-под их контроля. Класс рыцарства, утратив ведущую роль в военном деле (как мы видели, в Норвегии она не стала монопольной) и не обладая широкими сеньориальными правами, не сумел сохранить своего политического и общественного господства, и в XVIII в. Норвегия стала по преимуществу страной свободного крестьянства.
Судьбы дворянского землевладения в Норвегии в XVII-XVIII вв. были предопределены историческим развитием предшествующего периода и расстановкой общественных сил при переходе от Средневековья к Новому времени. Но в известной мере они объясняются и своеобразием генезиса феодализма в этой стране, характером тех отношений, которые устанавливались между господствующим классом и крестьянством в XI-XIII вв.
X-XIII века были эпохой глубокой ломки доклассовой социальной системы и перехода к классовому обществу в Норвегии. По своей значимости этот период занимает совершенно исключительное место в истории норвежского народа. Изменились основные структурные элементы общественной системы, возникло принципиально новое их соотношение. Круто переломилась и духовная жизнь: сместились коренные моральные ценности и установки. Страна, обладавшая богатейшим культурным наследием язычества, включилась в орбиту христиански ориентированной европейской средневековой цивилизации и утратила свою культурную самостоятельность. "Период величия" норвежского государства вместе с тем был периодом, когда из мощного фактора европейской жизни, каким Норвегия являлась в "эпоху викингов", она превратилась в малую страну на окраине Европы – объект чужеземных влияний и эксплуатации12.
Наш интерес к истории генезиса классового общества в Норвегии диктовался двумя обстоятельствами: стремлением понять историю этой страны и потребностью выяснить некоторые особенности феодального развития в нероманизованных областях Европы. Мы видели, что пути этого развития действительно были весьма своеобразны. Перед нами – специфический вариант перехода от варварского общества к феодальному строю, иной тип социальной системы, нежели тот, который наблюдается в крупных странах Западной Европы. Вместе с тем мы нашли немало общего между социальным развитием Норвегии и ходом общественной эволюции некоторых других стран Европы (Англии до нормандского завоевания, древней Руси, Северной Германии). Поэтому мы полагаем, что сделанные нами наблюдения могли бы быть включены в более широкую картину и послужить теоретическому осмыслению проблемы многотипности феодального развития народов Европы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Кровная месть была распространена в Норвегии до конца XII в. См.: А. О. Johnsen. Fra ættesamfunn til statssamfunn, s. 83-89.
2. Этот процесс шел в Норвегии медленно, долгое время богатые бонды сохраняли право владеть собственными церквами и оказывали влияние на низшее духовенство. Реформирование церкви происходит в Норвегии позднее, чем на европейском континенте.
3. На западноевропейский манер быстрее перестраивались господа. В XIII в. в среде господствующего класса распространяется увлечение французской рыцарской литературой, делается немало переводов романов и баллад. Педантичные правила хорошего поведения, окрашенные чужеземными тонами, излагаются в "Королевском зерцале". От представителей социальной элиты требуется теперь поведение которое определяется понятием kurteisi – куртуазность. Историки отмечают происшедшее в XIII в. некоторое смягчение нравов, – и здесь, видимо, не обошлось без западного влияния. Связи королевского двора Норвегии с монархами других стран – постоянные и интенсивные. Могучим проводником новых идей была церковь. См.: Н. Е. Kinde. Storhetstid. Kristiania, 1922. В предшествующий период западные влияния были более поверхностными. См. описание новых порядков и мод по западному образцу в конце XI в., при Олаве Тихом, сыне Харальда Сигурдарсона: Hkr: Óláfs saga kyrra, kap. 1-4, 6.
4. Титул "барон" Магнус Хаконарсон официально ввел в 70-е годы XIII в., но еще в начале XIII в. Снорри Стурлусон утверждал, что скандинавские термины "hersar" и "lendir menn" являются синонимами германского термина "greifar" и английского термина "barúnar" (Snorri Sturluson. Edda, udg. af Finnur Jónsson. København, 1900, s. 124), В папской булле 1246 г. мы читаем о норвежских comites и barones (DN, I, № 31).
5. Признание этой тенденции современной норвежской историографией встречает сопротивление отдельных ученых. К. Хелле вообще ставит под сомнение тот факт, что ведущей линией в развитии норвежского общества в раннее Средневековье было формирование класса лейлендингов и крупного землевладения. По его мнению, слой поселенцев на чужой земле был широко распространен в Норвегии уже в эпоху викингов и якобы невозможно доказать увеличение его численности в последующие столетия. Становление и распространение церковного землевладения – несомненно, но, по Хелле, оно возникло не за счет поглощения усадеб бондов, а путем частичного перераспределения земель между светскими и церковными магнатами в пользу последних (см.: K. Helle. Tendenser i nyere norsk høymiddelalderforskning. – H. T., № 2, 1961, s. 349 ff.; idem. Norge blir en stat 1130-1319. Oslo, 1964, s. 16, 113-115. Идеи Хелле близки к взглядам тех западных историков, которые отрицают качественные сдвиги в социальных отношениях раннего Средневековья.
6. Мысль Е. А. Сейпа о "функциональной зависимости" между королевской властью и бондами не лишена определенных оснований (J. A. Seip. Problemer og metode i norsk middelalderforskning. – H. T., 32, bd., s. 114 ff.). Отношения между королем и бондами действительно были двойственными. Но, во-первых, Сейп не уточняет, какая сторона в этом отношении превалировала. Между тем несомненно, что из двух аспектов отношения "король – бонды" XIII в. решающими сделались антагонизм и эксплуатация, а не сотрудничество. Во-вторых, Сейп не дифференцирует должным образом широкого слоя бондов. Но совершенно неправильно было бы видеть в них какую-то однородную массу. На самом деле, бонды не составляли единого класса: среди них были лейлендинги, и мелкие собственники, и более крупные, и весьма зажиточные элементы, нередко отличавшиеся от знати не столько размерами владений, сколько своим происхождением.
7. См.: А. Я. Гуревич. Норвежские бонды в XI-XII веках. – "Средние века", 24, с. 50-51.
8. См.: А. И. Неусыхин. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII-XII вв. М., 1964, с. 32 сл.
9. Н. Bjørkvik og A. Holmsen. Hvem eide jorda i den gamle leilendingstida? – "Heimen", Bd. IX, 1952-1954.
10. Уже в XIII в. королевская власть видела в принявшем широкие размеры уходе населения из сельского хозяйства и росте бродяжничества серьезную угрозу для земледелия и пыталась приостановить распространение этих явлений. См. G., 70; F. Indl., 20; X, 39.
11. См.: А. Я. Гуревич. Основные этапы социально-экономической истории норвежского крестьянства в XIII-XVII вв. – "Средние века", 16, 1959, с. 70-72.
12. Уже в XIII в. усиливается проникновение в экономику Норвегии ганзейского купечества, приступившего к систематической эксплуатации ресурсов Норвегии. В XIV в. к нему присоединится датское и шведское дворянство, которое, смешавшись с высшей частью норвежских господ, добьется в конце концов падения национальной независимости Норвегии. |
|
